Юрий Слёзкин - Эра Меркурия

Это было новой интерпретацией старой оппозиции, описанной Мэтью Арнольдом, – между дисциплиной, “самообузданием” и законопослушанием иудаизма и свободой, импровизацией и гармонией эллинизма [86]. Арнольд считал оба начала необходимыми для цивилизованной жизни, но жаловался на дисбаланс в пользу иудаизма, порожденный Реформацией. Ницше (у которого Зомбарт позаимствовал большую часть терминологии) перенес эту жалобу в сферу добра и зла – и по ту ее сторону:

Евреи совершили поразительный подвиг переоценки ценностей, благодаря которому земная жизнь на пару тысячелетий обрела новую и опасную привлекательность; их пророки соединили воедино понятия “богатый”, “безбожный”, “порочный”, “неистовый” и “чувственный” и первыми использовали слово “мир” в уничижительном смысле. В этой переоценке ценностей (включающей в себя превращение слова “бедный” в синоним слов “святой” и “друг”) и заключается миссия еврейского народа: он знаменует утверждение рабской морали [87].

В созданном Ницше театре двух актеров эта переоценка ценностей равносильна победе “безнадежно посредственного и робкого человека” над воином и, таким образом, над Природой – та же, в сущности, метаморфоза, которую Вебер назвал источником буржуазной цивилизации, о которой “можно по праву сказать: специалисты без души, сенсуалисты без сердца; эти ничтожества воображают, будто они достигли невиданного уровня развития цивилизации”. Зомбарт примирил эти хронологии, обнаружив недостающее звено: иудейская этика породила современного еврея; современный еврей вызвал дух капитализма [88].

Зомбарт – как и Вебер – не любил капитализм; евреи при капитализме процветали; поэтому Зомбарт не любил евреев (как Вебер не любил пуритан). Мэдисон К. Питерс, знаменитый нью-йоркский проповедник и протестантский богослов, связывал современность со свободой, демократией, процветанием, прогрессом и аккуратно подстриженными ногтями – и потому очень любил и евреев, и пуритан. В сущности, писал он, между ними нет никакой разницы. Пуритане – это евреи, вернувшиеся “к библейским прецедентам для регулирования мельчайших деталей повседневной жизни”. Самое же главное заключается в том, что “иудейское содружество” послужило “нашим патриотическим жрецам” в качестве “руководства для американского народа в его титанической борьбе за благодеяния гражданских и религиозных свобод”. Согласно Питерсу, “еврейские деньги и еврейская поддержка позволили гениальному и бесстрашному генуэзскому мореплавателю бросить вызов опасностям неизведанных морей”, а еврейская энергия и еврейская предприимчивость помогли создать “блеск и величие, славу и богатство, престиж и процветание этих недоступных и неприступных земель”. И если присущие евреям рационализм, усидчивость и чувство избранности – дурные черты, то, следовательно, дурны и “их бережливость и трудолюбие, их преданность возвышенным идеалам, их любовь к свободе и справедливости, их неутолимая жажда знаний, их непоколебимая преданность принципам своей расы и догматам своей веры”. И наконец, “еврей во всех обстоятельствах остается великим любителем мыла и воды, в особенности последней. Если есть малейшая возможность принять ванну, еврей ее примет”. Евреи суть олицетворение западной цивилизации – ее творцы и проводники, по праву пользующиеся ее благами. А самой характерной общей чертой евреев и западной цивилизации является живость ума, или интеллектуализм:

Единственный способ помешать еврейским ученым получить большинство научных наград – не допустить их к участию в соревновании [89].

Сторонники отождествления евреев с современностью судили о них в соответствии с традиционными аполлонийско-меркурианскими контрастами: естественное – искусственное, оседлость – кочевничество, тело – разум. То, что Зомбарт называл стерильным рационализмом, Джейкобс называл интеллектуальной одаренностью, но ни тот ни другой не подвергали сомнению важность этих понятий и неизменность их привязанностей. Евреи всегда ассоциировались с разумом, который всегда ассоциировался с современным миром, нравится он нам или нет. По словам Джона Фостера Фрезера (британского журналиста, которому нравились и евреи, и современный мир),

в том, что касается основных качеств, необходимых для формирования “человека нового времени”, – расторопности и знаний, – еврей превосходит христианина, не оставляя последнему иного выбора, как только признать, что в честном соревновании еврей почти наверняка выиграет.

Неудивительно поэтому, что американцы, которые превыше всего ценят честное соревнование, позаимствовали свои идеалы (демократию, бережливость и любовь к детям) “скорее от евреев, чем от собственных саксонских предков”, тогда как немцы, куда больше похожие на своих предков, вынуждены прибегать к numerus clausus, поскольку борьба “между сынами Севера, с их светлыми волосами и вялыми интеллектами, и сынами Востока, с их черными глазами и живыми умами, – борьба неравная” [90].

Зомбарт согласился с Фрезером, отметив, что “чем народ тугодумнее, тупоголовее и невежественнее в бизнесе, тем сильнее еврейское влияние на его экономическую жизнь”. Согласился с ним и британский историк и сионист Льюис Бернштейн Намир, который объяснял возникновение нацизма неспособностью немцев конкурировать с евреями:

Немец методичен, груб, созидателен преимущественно в механическом смысле, до крайности послушен властям, бунтарь и борец лишь по приказу сверху и с удовольствием проводит всю свою жизнь в роли крохотного винтика в машине;

тогда как “еврей восточной или средиземноморской расы – человек творческий, гибкий, независимый, беспокойный и недисциплинированный”, обеспечивающий необходимое, но редко признаваемое руководство культурной жизнью Германии. Подобные контрасты можно было наблюдать по всей Европе, особенно в восточной ее части и в первую очередь в Российской империи, где дистанция между аполлонийцами и меркурианцами чрезвычайно велика, а антиеврейские ограничения чрезвычайно суровы. Согласно Фрезеру,

если русский бесстрастно подумает, он наверняка признает, что его нелюбовь к еврею основана не столько на расе или религии – хотя и они играют немалую роль, – сколько на осознании того, что еврей его превосходит и что в соревновании умов еврей всегда выигрывает.

Свойственные русскому человеку “простодушие, набожность, искренность братских чувств, наивное удивление, с которым он смотрит на мир” и прочие замечательные качества, столь ярко проявляющиеся в его музыке и литературе, достойны восхищения, “но посмотрите на русского в сфере коммерции, где требуется особая живость ума, и вы увидите, что картина получается неутешительная” [91].