Р. Храпко - Об этом не принято говорить

Действие общего закона убывания производительности труда в обществе при увеличении нагрузки на природу весьма широко и охватывает все компоненты окружающей среды. Так, повышение энергопроизводства, по закону Стефана — Больцмана, повышает среднегодовую температуру на планете. Пока не сильно: из расчета 1 °C на 500 тыс. гигаватт. Но эффект усиливается, если поступление углекислого газа в атмосферу оказывается сравнимым с естественным его содержанием. В результате уже сейчас климат становится неустойчивым: ураганы, наводнения и засухи вызывают колоссальные общественные затраты, а парниковый эффект, наряду с истощением и эрозией почв, приводит к систематическому снижению урожая зерновых. В США, например, в 1985 году урожай достигал 345 млн. т, а в 1988 — только 190 млн.т. Отчасти поэтому цены на пшеницу подскочили со 130 долл. за тонну в 1988 году до 180 долл — в 1989-ом.

Закон убывания производительности проявляется и в необходимости тратить все большие средства на строительство природоохранных и очистных сооружений. Раньше, когда нас было меньше, природа бесплатно справлялась с нашими отходами. Сейчас нам приходится ей помогать, и это сильно повышает стоимость продукции и сооружений. Так, стоимость нефтепровода через Аляску после того, как были удовлетворены требования по охране северной природы, подскочила с 900 млн. до 5 млрд. долл. В США сегодня государственные ассигнования на природоохранные мероприятия и разработки превышают 60 млрд. долл. в год, а дополнительная экологическая программа Дж. Буша стоит 19 млрд. долл.

Все это говорит о том, что основной природный ресурс — жизненное пространство имеет свои пределы, и мы их тонко чувствуем, увеличивая затраты на поддержание среды обитания.

К счастью, действие закона убывания производительности не является фатальным. Человека выручает его способность творчески мыслить, создавая новые технологии и совершенствуя социальную структуру общества. Иначе говоря, нас выручает научно-технический прогресс. Как ни странно, именно прогресс придумали выставить в виде козла отпущения, переложив на него вину за отрицательные последствия роста численности людей и уровня их жизни. То есть за то, что он обеспечивает и потому неизбежно сопровождает.

Стремление переложить вину за экологический кризис на научно-технический прогресс доводит до курьезов. Когда С. П. Залыгин предлагает не стесняться лозунга «Назад к природе», понимает ли он, что это равносильно призыву к сокращению численности живущих в десятки и сотни раз?

А между тем, роль прогресса нетрудно уяснить. Надо только, сравнивая вредное влияние различных способов и средств производства, всякий раз относить их к одному и тому же числу людей с одинаковым потреблением. Если придерживаться этого правила, легко обнаружить, что культурно-технический прогресс, как правило, значительно уменьшает удельную нагрузку человека на природу. (Разумеется, прогрессом нельзя считать ошибки, например, выпуск лекарств, приносящих непредвиденный вред, непродуманное орошение черноземов, недостаточно надежную конструкцию АЭС). Так, переход от печного отопления к центральному значительно снизил переработку дров и угля в дым и углекислый газ в расчете на одного человека, а возможность использовать газ расширила топливные ресурсы. Даже автомобиль на самом деле существенно уменьшает удельную нагрузку на природу: трудно вообразить огромное число лошадей, необходимых для выполнения нынешнего объема перевозок.

На протяжении всей истории каждый новый этап научно-технического и социального развития общества поднимал «потолок» численности населения, имеющего возможность существовать на данной территории, и приводил к повышению качества жизни и уменьшению смертности. Последнее вело к быстрому росту населения, и ниша, расширившаяся было благодаря новым ресурсам, быстро оказывалась заполненной до отказа. И вновь, теперь уже на новом уровне, включался механизм автоматического регулирования, а уровень жизни возвращался к нижней границе. Не в этом ли причина того, что каждое поколение, и раньше и сейчас, чувствует себя на грани катастрофы?

На самом деле научно-техническое и культурное развитие происходило непрерывно, и численность населения немного отставала от поднимавшегося все время «потолка». Она росла, в среднем, в том же темпе, в каком накапливались полезные для выживания достижения, жизненный уровень несколько превышал биологический минимум и тем значительнее, чем интенсивнее происходило развитие. Если наука и техника совершали скачок, то население получало возможность некоторое время расти с периодом удвоения 25 лет.

Подобная ситуация наблюдается сейчас в некоторых развивающихся странах, получивших доступ к использованию новых технологий и достижений медицины. Яркий пример — Кения. Применяя современные методы хозяйствования, страна достигла наибольшего на африканском континенте благополучия. Зато и прирост населения здесь самый большой: 4 % в год (период удвоения — 17,5 лет). Другой пример — Туркменская ССР. До революции прирост населения едва достигал 0,5 % в год, в 20—30-е годы — 1,9 %, а в 60—80-е годы вырос до 3,2 %.

По-видимому, эти факты противоречат расхожему мнению, что высокая рождаемость непременно связана с малограмотностью, голодом и отсутствием медицинского обслуживания. В сравнительно благополучной Кении коэффициент рождаемости, то есть число детей, рожденных, в среднем, одной женщиной за всю жизнь, составил 8,12. Это примерно в полтора раза выше, чем в среднем по Африке (1975–1979 гг.). В США люди сыты, здоровы и образованы, и, тем не менее, в конце 50-х годов там произошел беби-бум, когда коэффициент рождаемости достиг 3,7. Прирост населения в США был тогда 1,9 % в год против 0,4 % в менее обеспеченной Великобритании.

Видимо, причинно-следственная связь имеет, как правило, обратное направление. Уровень жизни и культуры высок там, где рождаемость сознательно ограничивается и в силу этого прирост населения мал или отрицателен. Благодушные надежды, что культурное и экономическое процветание само собой как-то снизят рождаемость и повысят уровень жизни, не оправдываются.

Что касается предполагаемого дефицита трудовых ресурсов, то на самом деле он фиктивен и вытекает из «затратного принципа» работы наших хозяйственников. Им проще увеличивать численность работников, чем повышать производительность труда за счет механизации и высокого уровня квалификации. Н. Шмелев в журнале «Знамя» (№ 7, 1988 г.) приводит такой факт: «не менее 20–25 % занятой сегодня в промышленности рабочей силы является излишней для процесса производства даже по нашим техническим нормам». А разве о нехватке рабочих рук свидетельствует затея со строительством БАМа или гигантомания Минводхоза?