Дмитрий Травин - Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

Американский вариант предполагал введение вместо рейхсмарок стабильной валюты. Эрхард же одновременно с этим отменил государственное планирование и централизованное ценообразование на большую часть товаров, предоставив таким образом немецким предприятиям полную свободу деятельности.

Клей вызвал вольнодумца «на ковер» и поинтересовался, почему тот изменил его предписания. Эрхард хладнокровно ответил, что предписания он не изменил, а просто отменил. Немец страшно рисковал, но в конечном счете выиграл. Клей оказался готов пойти на либерализацию, хотя в первоначальных планах американцев таковая вроде бы и не значилась.

Эрхард продолжал держаться за либерализм и финансовую стабильность, даже несмотря на страшные трудности 1948-1949 гг. и несмотря на жесткое сопротивление социал-демократов. Только ленивый не поносил на чем свет стоит упертого профессора. Клей снова вызвал его и сказал, что советники говорят ему об ошибочности политики Эрхарда. «Не обращайте внимания, — ответил тот, — мои советники говорят то же самое». Удивительно, но Клей, несмотря на такую «наглость», продолжал поддерживать взятый реформатором курс.

Эрхард вряд ли был хорошим политиком. Данный факт осознавался многими, и даже Аденауэр не постеснялся как-то во всеуслышание заявить об этом. Хотя Эрхард не отказывался от лавирования, для него по большому счету всегда на первом месте находились идеи, конкретные дела, а отнюдь не пребывание у власти. Он мог вступать в жесткую полемику с оппонентами, готов был не понравиться им.

Если за постоянно маневрировавшим Аденауэром закрепилась репутация крупного христианско-демократического политического деятеля, то упертый Эрхард в глазах бедняков долгое время выглядел просто выразителем интересов буржуазии. Но именно Эрхард выковал то оружие, которым воспользовался Аденауэр.

Эрхард всегда стремился разъяснять народу специфику проводимого им курса, вместо того чтобы заниматься столь популярной в XX веке демагогией. «Я готов, — отмечал он, — уговаривать каждого отдельного германского гражданина до тех пор, пока он не устыдится, что он не поддерживает усилия, направляемые на поддержание устойчивости валюты».

Эрхард не любил засиживаться над бумагами. Он так много выступал и писал в газетах, что Ф.И. Штраус — один из самых компетентных в большой политике людей той эпохи, высказал даже мнение, будто главным мотором реформ в министерстве экономики был профессор Мюллер-Армак, тогда как его шеф выполнял, скорее, функцию проводника общей линии и ее основного пропагандиста.

Наверное, так оно и было, но трудно сказать, что для реформ, проводимых в условиях демократии, важнее — техника или имидж. Про гайдаровскую реформу часто говорят, что ей не хватило Эрхарда. Это верно, но отнюдь не в том смысле, какой обычно вкладывается в данную фразу.

В России хватало профессионалов, но не было фанатично преданных реформе пропагандистов.

Чтение текстов выступлений Эрхарда навевает мысли об удивительном занудстве, с которым профессор из раза в раз повторял людям одни и те же истины, но в ходе непосредственного общения с аудиторией эффект был совершенно иной. «Стоило Людвигу Эрхарду, — вспоминает Ф.И. Штраус, — заговорить о своем любимом детище — рыночном хозяйстве, теме, занимавшей все его помыслы, как в нем просыпался блестящий оратор, увлекающий и заражающий энтузиазмом слушателей… Он владел искусством убеждать, вызывал доверие к себе, завоевывал сторонников…»

Судьба реформы решилась после начала Корейской войны. Цены на сырье, импортируемое немецкой промышленностью, выросли в среднем на 67%, тогда как цены на готовую продукцию, экспортируемую из страны, — только на 17%. Обеспечить быстрый экономический рост можно было только за счет захвата внешнего рынка и вытеснения с него конкурентов. Если бы промышленность в этот момент не оказалась конкурентоспособной, кризис мог только ухудшить хозяйственное положение.

Паника, связанная с ожиданием новой глобальной войны, вызвала покупательский ажиотаж. И это стало еще одной головной болью для Эрхарда. Скачок цен произошел в тот момент, когда вроде бы не имелось никаких оснований для беспокойства.

Противники Эрхарда с нетерпением ждали, когда же он сломается. Казалось, что весь тщательно продуманный курс министра экономики внезапно рушится. На заседаниях бундестага ему устраивали жесточайшие обструкции, буквально не давая говорить и обвиняя в том, что он пляшет под американскую дудку.

Нетрудно представить себе, что чувствовал при этом Эрхард, не обладавший в отличие от своего канцлера столь необходимой для политика толстокожестью. Аденауэру даже принадлежит каламбур, что, мол, Эрхард — толстяк с тонкой кожей, а сам он — тощий, но толстокожий.

Сам Аденауэр готов был в тот момент пожертвовать Эрхардом. Про канцлера поговаривали, что все знания о состоянии дел в немецкой экономике он черпает из отчетов своей домохозяйки, вернувшейся с рынка. Но это было, скорее всего, преувеличением. Если бы модель Эрхарда не дала быстрых результатов, жертва была бы объективно необходима.

Между канцлером и министром экономики (этот пост Эрхард занял после формирования ФРГ) возник острый конфликт, вышедший за пределы узкого партийного руководства. В конечном счете Аденауэр вынужден был отступить.

Вдвойне осложнило положение то, что в США, считавшихся оплотом свободного рынка, было принято решение о временном замораживании цен и зарплат. Эрхард, который никогда не скрывал своих симпатий к американской экономике, который мог заявить, скажем, о том, что «Германия хочет стать первой европейской американской страной», теперь оказывался вдруг «святее самого папы римского».

Пришлось пойти на компромиссы, допустив нелиберальные ограничения во внешнеэкономической сфере. Это позволило выиграть время. А затем война стала работать на Германию. Стабильная экономика с дешевой рабочей силой стала наполнять остро нуждающийся в товарах мировой рынок своей продукцией. Темп роста германского ВВП в 50-х гг. оказался самым высоким среди развитых стран, а темпы роста цен — самыми низкими.

Столь радикальное преображение разрушенной гитлеризмом страны было экономическим чудом. Сам Эрхард, впрочем, не любил слово «чудо», предпочитая постоянно подчеркивать, что успех покоится на строгом научном фундаменте.

Эрхард полностью отказался от всяких магических манипуляций с регулированием, столь популярных на Востоке и активно использовавшихся его предшественниками в Германии. Он строго определил Германию как страну западной культуры и рыночной экономики, сделав ее одним из столпов Общего рынка. И в этом движении на Запад он тоже был предшественником многих реформаторов конца столетия.