Юрий Липовский - В Хангай за огненным камнем

Даже эти немногие факты полностью реабилитируют вулканы за причиняемый ими вред и свидетельствуют об их огромной положительной роли.

Последним моим доводом в защиту и пользу вулканов является само оз. Цаган-нур, возле которого мы расположились. Одно из красивейших озер Монголии, оно является типично плотинным, обязанным своим возникновением вулкану Хоргийн-тогоо. Огромный поток лавы, излившийся из нижнего бокового кратера, запрудил реку Суман-гол, создав естественную плотину, выше которой образовалось озеро. Вытекающая из озера река Суман-гол едва размыла себе проход в лавовом потоке, углубившись в него всего на 2 м.

Озеро вытянуто в широтном направлении на 15 км, размеры его в самом широком месте — 4–5 км, в самом узком — 1–2 км.

Прозрачны и чисты, как усан болор (горный хрусталь), озерные воды, омывающие золотистые песчаные пляжи. Недаром озеро названо Цаган-нур, что значит Белое озеро, а белое у монголов олицетворяет самое чистое, самое священное. Озеро обрамляют живописные горы, причудливые вулканические сопки и утесы, девственный таежный лес — все это создает неповторимую, чарующую своей дикой красотой картину. Озеро изобилует рыбой, такой как щука, палим, окунь и, наконец, таймень. Особенно хорош глава рыбного царства таймень — большой и жирный, достигающий в длину 1 м. Жаль, что местное население в силу сложившихся традиций не ловит рыбу и не может оценить ее несравненные вкусовые достоинства.

Раннее утро. Мы лежим на берегу Цаган-нура возле одинокой скалы, похожей на спящего медведя. Высовываю голову из спального мешка и поднимаю край палатки. Вижу, как над озером выплывает алый диск солнца, заступающего на дневную вахту. В теплых лучах его розовеют бледные спозаранку облака, озаряются верхушки лиственниц, тает серая дымка тумана, клубящегося над водой. Туман медленно отступает, и очистившееся от него озеро радостно искрится снопами золотистых солнечных бликов. Сколько неповторимого очарования открывает нам природа в своем пробуждении! И где бы ты ни находился в этот момент — на родной Волге или у неведомого тебе монгольского озера, — испытываешь какой-то трепетный восторг.

Спать не хотелось. Я тихонько выбрался из спального мешка, стараясь не разбудить товарищей, и пошел по берегу озера. Под ногами бесшумно пружинила мокрая прибрежная галька. Озеро было тихо и молчаливо — оно спокойно лежало в своей огромной, заполненной до краев чаше. Не слышно было привычного хора птиц, жизнь которых тесно связана с этим озером. Кое-где на торчащих из воды камнях я заметил застывшие силуэты чаек — они дремали. Увлеченный дикой красотой озера, я незаметно удалился от нашей стоянки. Берег был пустынен и первозданно чист: на своем пути мне не встретилось ни следов костра, ни единой консервной банки, ни других привычных для нас признаков пребывания человека. И меньше всего я рассчитывал на встречу с самим человеком в столь ранний час. Вот почему я так удивился, увидев впереди на мыске одинокую фигуру в малиновом халате-дэле. «Что привело этого человека к озеру столь ранним утром? Может рыбалка?», — подумалось мне. Но тут же я отбросил эту мысль: местные жители не ловят рыбу. Это заинтересовало меня, и я незаметно подошел к незнакомцу.

Он неподвижно сидел на берегу, сдвинув на затылок светлую фетровую шляпу и обхватив руками согнутые колени. Неподалеку, понуро опустив лохматую челку, томилась в ожидании своего хозяина бурая низкорослая лошадка. Не обернувшись на мои шаги и, казалось, отрешившись от всего, человек спокойно созерцал озеро. Это могло показаться странным, если не знать особенностей монгольского характера. А этот характер с детства формируется в колыбели природы, в тесном слиянии с ней, впитывая ее, как молоко матери. Отсюда такое благоговейное отношение к природе, восторженное созерцание ее, неуемная жажда духовного общения с ней.

Я раздумывал — стоит ли прерывать молчаливый диалог человека с природой, но интерес к нему пересилил во мне минутное колебание.

— Сайн байнуу! (Здравствуйте!), — робко произнес я за его спиной, словно извиняясь за свое непрошенное появление.

Человек вздрогнул и, обернувшись, уставился на меня каким-то отсутствующим взглядом, словно обращенным куда-то вовнутрь, в себя.

Я было пожалел, что потревожил этого углубленного в свои думы человека, но тут же его широкое загорелое лицо осветилось белозубой улыбкой.

— Сайн байнуу! — смущенно сказал он, вставая и протягивая мне крепкую, жилистую руку. — Вот навещал своих родных в худоне, [32] Худон — сельская местность. а на обратном пути навестил озеро. Я всегда навещаю его.

Он опустился на землю, приглашая меня сесть, и вытащил из кармана пачку сигарет. На вид ему казалось около сорока. Он был школьным учителем в одном из местных сомонов. Звали моего нового знакомого Галсан.

— Нравится? — спросил меня Галсан, — кивая на озеро, и глаза его заблестели.

— Говорят, что в природе заложено все: красота, совершенство и одухотворенность. Нужно только увидеть все это и понять. Не переделывать природу, а только выявлять то, что в ней заложено. И сохранить это — вот что главное. А в наше время технического прогресса человек все меньше считается с природой: создает шахты, строит в степи заводы, засоряет реки и озера промышленными отходами. Я понимаю — прогресс есть прогресс. И все же горько, когда после небережливого отношения к природе остается обезображенная «мертвая земля», на которой ничего не растет, которую покинуло все живое. Да, природа мстит человеку за его жестокость по отношению к ней. Природа, как женщина, — усмехнулся Галсан. — она не полюбит того, кто взял ее насильно.

Галсан замолчал, затем тронул меня за плечо и кивнул в сторону озера: на бирюзовой поверхности что-то белело в слепящих лучах солнца и как будто приближалось к нам. Светлые пятна на воде росли, приобретали неясные контуры, и, наконец, мы отчетливо разглядели стайку белых, как снег, птиц. Они плавно скользили по воде, картинно изогнув длинные гибкие шеи.

— Хун шувуу! (Лебеди!), — воскликнул Галсан, не сводя с них очарованного взгляда. — У нас лебедь одна из самых почитаемых птиц. Еще в древности монгольские ханы специальными указами повелевали охранять лебедей и под страхом смерти запрещали их отстрел. А вы знаете, что буддистская религия сделала лебедя священным носителем человеческого духа? Суть в том, что буддизм проповедует вечность всего живого, преходящего, бесконечную цепь всевозможных перерождений. По их учению, все живое состоит из комбинаций мельчайших частиц — дхарм, составляющих земное начало. После смерти человека его дхармы не отмирают, а образуют новые комбинации, человек как бы заново перерождается, чаще в образе того же человека — хубилгана — или в образе животного и птицы. В зависимости от своих заслуг и деяний он может переродиться в царя или ламу, в обезьяну или быка, на котором его сосед будет пахать свое поле. А вот в белых лебедей, по мнению буддистов, могут переродиться только люди с белой и доброй душой — сайхан сэтгэл.