Отцы, матери, дети. Православное воспитание и современный мир

"По плодам их узнаете их" (Мф 7:16).

Главный пафос позитивизма заключался в том, чтобы освободить научное мышление от нравственных оценок. Если нет абсолютного Блага, которое может быть только Божественным, то нет и единых нравственных мерок. Если так, то мерило всего — это критерий пользы.

Психоанализ возник и развивался именно внутри этого нравственного сознания. Однако если все же взглянуть на этот процесс с позиций абсолютной христианской нравственности, то не может не обратить на себя внимания атмосфера духовного мрака, окружавшая отца психоанализа. С самого начала распространению его учения сопутствовали такие трагичные события, как самоубийство ближайших учеников.

Надо отдать должное последователям З. Фрейда, они не преминули опробовать свой "универсальный" метод и на его основателе. В частности, Шерток и Соссюр достаточно подробно анализируют черты характера и мотивы, приведшие Фрейда к его открытиям. Например, из его личных писем встает облик необычайно честолюбивого человека, хотя сам Фрейд склонен был видеть в этой своей черте признак героизма. Его честолюбие проявлялось даже в "мелочах", например в вопросе о приоритете научных идей. Биографы Фрейда подмечают, что хотя термин "вытеснение" был введен Тэном еще в 1870 г., и Фрейд не мог об этом не знать, он приписывает себе приоритет создания этого термина [199] Там же. С. 202–203. . Так что честолюбие отца психоанализа "вытеснило" из его сознания порядочность честного ученого, оставив склонность к мелкому плагиату.

Честолюбие и эгоизм неразделимы. Для эгоиста типично воспринимать людей не как подобные ему личности, но в качестве неких овеществленных схем, которыми можно оперировать наподобие бездушных вещей. В этом отношении необычайно показательно, что Фрейду пришла в голову идея, которую он назвал трансфером. Как врачу-психиатру, проводившему частную практику, Фрейду приходилось иметь дело с пациентами, в которых он был заинтересован материально. Поэтому естественно, что его отношение с пациентками, обычно весьма состоятельными женщинами, было самым обходительным. Когда же на этой почве возникло некоторое осложнение, Фрейд достаточно легко вышел из положения, объяснив для себя, что страсть, возникающая к нему у пациенток, на самом деле направлена на третье лицо [200] Там же. С. 174. . Это и есть трансфер.

Однако стоит задуматься над тем, какая почва была нужна, чтобы такая идея могла появиться. Она могла возникнуть только при полном игнорировании такой важнейшей жизненной реальности, как личность другого человека и межличностное общение. Нужна была глубочайшая уверенность, что люди настолько замкнуты на себя, на мир собственного бессознательного, что не способны видеть в другом человеке личность. При таком крайне индивидуалистическом внутреннем устроении другой , действительно, — всего лишь знак для пробуждения забытых фантазмов, а не человек.

Конечная цель психоанализа, как теперь общепризнано, не построение объясняющей модели, а лечение психических и нервных расстройств. Поэтому с точки зрения современных психоаналитиков нет оснований лишать права на обсуждение вопрос о терапевтических свойствах половой связи врача и пациентки. Было бы наивно ожидать от фрейдистов заботы о нравственности, в которой они видят не более чем сверх-Я человека, сформированное в результате преодоления эдипова комплекса. Для психоаналитиков-последователей Фрейда не существует никаких нравственных запретов. Например, авторы, будучи поклонниками родоначальника психоанализа, с определенной научной гордостью показывают свои достижения в выяснении внутренних мотивов Фрейда, послуживших толчком к его открытию бессознательного. С точки зрения христианского сознания их выводы звучат как курьезное саморазоблачение.

То, что психоанализ не наука, а миф, сегодня уже мало кого смущает. Время, когда наука определяла массовое сознание, прошло. Теперь люди, совершая нравственный выбор, руководствуются не критериями истинности, даже пусть относительной. Теперь люди руководствуются тем, какой опыт принесет им тот или иной выбор. Те, кто вполне разделяет современное гедонистическое сознание (а таких большинство), разумеется, всегда выберут опыт удовольствия и наслаждения. Гедонистический опыт ближе и понятнее падшему, неизбежно эгоистическому сознанию человека, чем опыт встречи с другим , наполненный радостным самопожертвованием.

Трагедия в том, что не зная иного опыта, кроме примитивного гедонизма, человек заведомо отбрасывает все, что в той или иной мере сопряжено с трудом и внутренним напряжением. Отметается подлинное личностное общение с людьми, поскольку в нем есть риск быть отвергнутым в своей открытости. Отметается также и сама возможность взаимоотношения с Личностью Бога, поскольку уже один только факт возможности таких отношений ставит человека перед реальностью того, что он не принадлежит себе, что он во власти Бога! Откуда знать гедонисту, что, доверься он Богу, и его жизнь наполнится радостью, бесконечно превышающей удовольствие единоличного владения собой!

Поэтому задача тех, кто знает эту радость, сделать так, чтобы гедонисты всегда имели доступ хотя бы к рассудочному знанию об ином опыте. Это необходимо для того, чтобы всеваемые Богом в их души семена иного опыта могли обрести для себя надежную почву. Поэтому необходимо, чтобы сегодня христианское просвещение распространялось главным образом как описание опыта личного знания Бога. А такое описание — главное содержание памятников святоотеческой аскетики, одного из самых богатых по числу шедевров жанров христианской литературы.

Сейчас очень любят громкие названия: у нас уже не институты какие-нибудь, а университет или академия, не ПТУ, а какой-нибудь колледж… Так что сегодня — не родительское собрание, а педагогическая конференция. И поскольку это конференция, то я свой доклад назвал тоже очень серьезно: "Цели православной педагогики и пути их достижения". Но боюсь, что получится, как всегда в постсоветское время: заявлено много, а сказано мало.

Начнем не с целей, а с тех путей, на которых эти цели осуществляются. Я, надо сказать, очень долго мучился над таким вопросом: как в процессе воспитания строгость соединить с любовью. Замечательный старец отец Павел (Троицкий) писал, что здесь нет ничего сложного, что это соединяется легко и просто, а я никак этого не мог понять и даже сформулировать. Но все-таки попытаюсь сказать, что дети должны воспитываться в некоем — я прошу не подозревать меня в каких-то неправославных взглядах, будто бы я экстрасенс какой-то или еще что-то в этом роде — энергетическом поле любви. И это поле любви должно быть создано семьей, общиной, любым коллективом, в котором проходит воспитательный процесс. Семья обычно состоит из двух человек — я говорю об общих принципах, конечно же, в жизни все не так легко, о конкретных случаях мы потом тоже поговорим. И вот, поле любви должно быть полем педагогической деятельности, и христианская педагогическая деятельность должна являть Божественную любовь, должна явить ребенку Того, Кто есть Любовь в Своем Существе. Вне этого поля, вне этой энергетики, если хотите, никакая христианская, православная педагогическая деятельность невозможна; это мы должны обязательно отметить для начала. Сама строгость педагогических приемов и подхода к ребенку вытекает из этой любви, неразрывно с ней связана. Строгими — и очень строгими — мы должны быть к детям тогда, когда они совершают плохие поступки, а остальное время дети должны находиться в поле любви.