Нил Тайсон - На службе у войны: негласный союз астрофизики и армии

Ранние телескопы собирали мало света, и получаемые ими изображения удаленных объектов, как небесных, так и земных, были расплывчатыми, искаженными и тусклыми. Линзы были маленькими и толстыми, сделанными из плохого стекла, имели неравномерную кривизну и неважную полировку. В те далекие дни, когда, несмотря на слагаемые им панегирики, телескопы давали немногим больше данных, чем нам позволил бы получить обычный театральный бинокль, их достижения обычно были связаны с увеличением, а не разрешением. Первый телескоп Галилея – свинцовая труба с двумя купленными в магазине линзами от очков, изготовленная в начале лета 1609 года, приближала объект в три раза. По той же арифметической закономерности, что и в случае собирающей площади телескопа, если мы возведем эту тройку в квадрат, мы получим объект, в девять раз большего размера, чем он представляется невооруженному глазу. А к концу осени того же года Галилей построил телескоп, в котором объект выглядел уже в шестьдесят раз больше [154].

Конечно, астрономы XVII века не догадывались, насколько плохи были их телескопы. Наоборот, они восхищались тем, какой выигрыш дает телескоп по сравнению с человеческим зрением. И они действительно сумели сделать удивительные открытия. Летом 1609 года английский астроном Томас Хэрриот, научный консультант сэра Уолтера Рэлея, разглядел лунный полумесяц достаточно хорошо, чтобы зарисовать некоторые детали лунной поверхности: это был первый известный «портрет» Луны через зрительную трубу [155]. Той же осенью Галилей, вооруженный значительно лучшим телескопом, увидел и зарисовал на Луне горы и кратеры, а также получил и другие «великолепные и удивительные виды»: четверку лун вокруг Юпитера, невидимые глазом звезды в туманности Ориона и в скоплении Плеяд, пару периодически появляющихся и исчезающих объектов вблизи Сатурна. Спустя столетие, наблюдая Сатурн в еще больший и лучший телескоп, Христиан Гюйгенс увидит, что эти его «компаньоны» на самом деле являются двумя частями окружающего Сатурн кольца. А еще всего через двадцать лет Джованни Кассини в еще лучший телескоп разглядел там два концентрических кольца, разделенных промежутком («щелью Кассини»),

___________________

За тысячелетия до воздушных бомбардировок небо было царством воздуха, света, дождя, ветра и божеств. Никто не мог себе представить, что, глядя вверх, можно предотвратить военную опасность. Армии наступали по воде или по земле. Идею о том, что небо следует наблюдать, чтобы защититься от врагов, принес только век двадцатый. Напротив, возможность следить за земными кругозорами всегда была мечтой генералов, оптиков, мореплавателей и вообще всех, кому необходимо было смотреть вдаль.

Случилось так, что, когда в сентябре 1608 года Ханс Липпергей прибыл в Гаагу, чтобы представить то, что в его рекомендательном письме называлось «устройством, посредством которого все предметы на очень большом расстоянии можно видеть так, как если бы они находились поблизости», в этом городе шли напряженные мирные переговоры, и он был полон дипломатических представителей и делегаций. Французы играли роль посредников между представителями Нидерландов и их испанско-бельгийскими противниками, и обе стороны никак не могли решить, следует ли им продолжать драться или надо заключить мир. И вот в гуще этих событий появляется приятный человек из Миддельбурга со своим оптическим изобретением, надеющийся получить на него патент и вознаграждение, – и не только получает то, на что надеялся, но его изобретение неожиданно оказывает значительное влияние на ход переговоров.

Вот написанное в начале октября, всего через несколько дней после того, как главнокомандующий вооруженными силами Испании покинул Гаагу, сообщение лица, посвященного в неслыханные возможности изобретения: «Со сказанными стеклами с башни Гааги можно увидеть часы в Дельфте и окна церкви в Лейдене, невзирая на то что эти города находятся от Гааги в полутора и трех с половиной часах пути соответственно». На членов Парламента Нидерландов прибор Липпергея произвел такое впечатление, что они послали инструмент принцу Морису со словами: «с помощью этих стекол будут видны секретные перемещения врага». Испанский главнокомандующий, столь же пораженный, сказал родственнику Мориса принцу Генри: «С этой минуты я не смогу больше чувствовать себя в безопасности, ведь вы будете видеть меня издалека». На это Генри пошутил: «Мы запретим нашим людям стрелять в вас».

Автор письма углубляется в описание возможностей инструмента:

Сказанные стекла очень полезны при осадах и тому подобных делах, так как за милю и более можно заметить все происходящее так же ясно, как если бы мы находились очень близко к тому месту И даже звезды, которые обыкновенно недоступны нашему взору и нашим глазам по причине своей малости и слабости нашего зрения, могут быть видимы при помощи этого инструмента [156].

С самого своего рождения телескоп являл собой пример взаимопроникновения военных дел и астрономии. Всем было ясно двойное назначение этого инструмента. Любой придворный сказал бы, что он произведет революцию и в сборе разведывательных данных, и в наблюдениях звезд. Поэтому Липпергей получил свои деньги, принц Морис – «стекла», а Испания 9 апреля 1609 года подписала с молодым государством Нидерландов Двенадцатилетнее перемирие [157].

Ватикан тоже был извещен о всемирном значении изобретения. В письме, написанном кардиналу Сципионе Боргезе накануне подписания перемирия, архиепископ Родоса посвящает целых три параграфа описанию нового приобретения Мориса и предупреждает, что похожий прибор будет доставлен его святейшеству со следующей почтой. Испанский командующий, пишет архиепископ, думал, что Морис «приобрел этот инструмент, чтобы во время войны вести разведку на расстоянии или осматривать места, которые он мог бы пожелать осадить, или места, где можно разбить лагерь, или вражеские силы на марше, или другие подобные ситуации, которые могли быть обращены ему во благо». Испробовав один такой инструмент на деле и пораженный тем, что ему удалось разглядеть на расстоянии десяти миль, архиепископ уверен, что своим обладателям инструмент «принесет довольно разнообразия [и] удовольствия» [158].

Не прошло и пяти месяцев, как в конце августа 1609 года Галилео Галилей – он называл себя «флорентийским патрицием и официальным (public) математиком университета в Падуе» – вышел в сопровождении сенаторов на площадь Святого Марка в Республике Венеции, чтобы продемонстрировать собственную значительно усовершенствованную зрительную трубу. Исполнив эту миссию, он преподнес свой прибор в дар сенату и обратился к дожу, главному должностному лицу республики, с просьбой о покровительстве (которая была тут же удовлетворена). Изготавливали и демонстрировали свои образцы нового перспективного инструмента, молва о котором разнеслась во все концы света, и другие предприимчивые изобретатели. Один из них даже, по-видимому, просил покровительства у венецианских сенаторов еще до того, как это сделал Галилей. Но у Галилея были в Венеции влиятельные связи, которые расчистили ему путь и даже, по всей видимости, позволили ознакомиться с произведением конкурента [159].