Даниил Данин - Неизбежность странного мира

Вы скажете: «Бред!» И скажете правильно, но не последовательно.

Отчего же бред, если вы свято верите в классическую причинность и отказ от нее считаете недопустимым? Отчего же бред, если вы убеждены, что природа точно знает, почему один электрон падает напротив щели в экране, а другой — где-то в стороне? Если уж вы так твердо уверены, что у природы должны быть для этого точные однозначные основания, вы логически не имеете права не смириться с мыслью, что в ней заранее предопределено вообще все!

С точки зрения классической механики, мудрецу-математику при дворе царя Гороха для надежного предсказания дождя, что идет сейчас за вашим окном, достаточно было бы знать одно: абсолютно точные значения координат и импульсов всех без исключения тел и телец во вселенной для какого-нибудь момента времени. Тогда по законам механики Ньютона он рассчитал бы все будущие события, участницами которых должны были бы стать со временем все эти тела и тельца. И в список предсказанных событий неминуемо попали бы и насморк австралийца и нынешний дождик за нашими с вами окнами… Знаменитый математик Лаплас, современник французской революции и наполеоновских войн, был глубочайшим образом убежден в таком принципиальном могуществе классической механики.

«Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!» — с великой и веселой нескромностью пригрозил когда-то Архимед, зная, что точки опоры ему никто не даст.

«Дайте мне координаты и скорости всех тел, и 4 я расчислю будущее вселенной!». — примерно так двумя тысячелетиями позже пообещал Лаплас, зная, что никто не сможет выполнить его просьбы, хотя бы из-за беспредельности мира.

В этих двух предположениях — история головокружительного роста классической механики: от теории рычага до системы мироздания.

Архимед разговаривал еще только как инженер. Лаплас — уже как философ. И тот и другой, как истинные ученые, полагали, что не превышают прав своей науки. Но Лаплас для этого неограниченно расширил ее права (неограниченное, конечно, нельзя превысить). А это уже был философский произвол: он не мог бы доказать , что законы механики определяют все разнообразие природы. Это можно было только провозгласить, надеясь, что будущее этого никогда не опровергнет. Однако будущее не оказалось таким сговорчивым, как того хотелось бы Лапласу и его сторонникам.

Сначала диалектический материализм показал, что законов классической механики мало для объяснения бесконечного многообразия форм движения материи. Потом к философской критике лапласовского фатализма прибавилась критика чисто физическая. Последний удар по этой теории, так похожей на древние жестокие вероучения, нанесла в наше время квантовая механика. Разве не ясно это после всего, что узнали мы об ее открытиях?

В какое глупейшее положение попал бы мудрец-математик при царе Горохе, имей он в своем распоряжении даже лучшие современные ядерные лаборатории и электронно-счетные станции!

— Дайте мне абсолютно точные значения координат и скоростей вот этих частиц, — властно показал бы он пальцем.

И не получил бы ответа! Принцип неопределенности с его «каморкой неточностей» стал бы в первую же минуту проклятьем этого простодушного мудреца. Он убедился бы, что просто не может получить те исходные начальные данные, каких требуют уравнения классической механики. Этих данных нет у природы. А с вероятными значениями координат и скоростей ему, собравшемуся делать абсолютно точные предсказания, возиться было бы незачем.

Угроза Архимеда была только макроскопической (Земля, рычаг). Она не затрагивала законов микромира. И потому была принципиально выполнима, оставаясь лишь технически несбыточной.

Обещание Лапласа невольно вторгалось в распорядок и микродействительности (дайте мне сведения обо всех частицах). И оно, являясь философски несостоятельным, было и физически нелепым.

Но, право же, ради одного только избавления от лапласовского фатализма — от этой угнетающей мысли, что все в мире, все без исключения всегда было таким, каким ему и надлежало быть от века, и все без исключения будет таким, каким ему от века быть предопределено, ради одного только освобождения от этой мертвой хватки механической судьбы, право же, стоило распрощаться с классическим представлением о неумолимой однозначной причинности в природе!

У лапласовского фатализма есть другое название — механистический детерминизм . В этом философском термине прекрасное существительное и скверное прилагательное.

Происхождение прилагательного очевидно: в нем повинна механика Ньютона, возомнившая в гордыне своей, что она владеет абсолютной истиной — ключами от всех тайников природы.

Латинский глагол «детерминаре» — «определять» или «обуславливать» — дал начало понятию «детерминизм». Отнесенное к мирозданию, это понятие содержит самое общее философское убеждение, что природа закономерна.

Каковы же ее закономерности?

Этого философия не решает.

Тут слово берет естествознание.

Конечно, в материалистической диалектике понятие детерминизма — закономерного хода вещей — одно из главных.

Но диалектика не была бы всеобъемлющей наукой, а стала бы ревнивой и склочной нянькой при временно царствующей особе какой-нибудь одной физической теории, если бы признавала полномочной власть лишь одного типа закономерностей в природе. Такою нянькой при классической механике стала в свое время механистическая философия. Она-то и вскружила голову ньютонианцам. А детерминизм диалектический — подлинный, марксовый, ленинский, не искаженный догмами и страхами перед ересями, — не может отдавать предпочтение одним формам физических законов и отказывать в истинности другим: он против навязывания природе придуманных человеком ограничений. Были бы только законы действительно физическими — не взятыми с потолка. Диалектика смеется над самообольщениями ученых, когда они воображают, что в их формулы вмещается все разнообразие природы. Диалектика полагает, что знания физиков всегда ограниченны и у вселенной всегда есть в запасе нечто новое и неслыханное.

В этой широте диалектического детерминизма — его неопровержимость.

Здесь та же широта, что у философского определения материи. «Объективная реальность, не зависящая в своем бытии от наших чувств и нашего сознания». Так вообразите, чудака, который врывается к вам и объявляет: «Слышали — открыта элементарная частица, опровергающая своими свойствами философское понимание материи!» Не спрашивайте, в какой лаборатории сделано такое сенсационное открытие, не клеймите чудака идеалистом, попросите только растолковать, что значит его фраза, и тогда через минуту выяснится, что он ее не понимает. Бессмыслицу понять действительно трудновато.