Джеймс Глик - Путешествия во времени. История

Обвиненного это не убедило, поскольку в Бристоле солнце в тот день зашло на десять минут позже, чем в Гринвиче: в 7:23, а не в 7:13. Тем не менее городские судьи Бристоля, опираясь на закон об определении времени, признали Гордона виновным. В конце концов, рассудили они, всем пойдет на пользу, если будет «заранее установленное время зажигать фонари».

Несчастный Гордон, заручившись услугами адвокатов конторы «Дарли и Кумберленд», подал апелляцию. В Апелляционном суде этот вопрос был охарактеризован как «астрономический». Суд увидел ситуацию по-своему и постановил, что заход солнца — это не «период», а физический факт. Судья Ченнел был настойчив: «Согласно решению судей, как оно есть, человек на неосвещенном велосипеде может видеть солнце в небесах и при этом быть осужден за то, что не зажег фонарь через час после захода солнца».

Что есть время? На заре письменной истории Платон уже пытался разрешить этот вопрос. «Движущийся образ вечности», — сказал он. Он мог назвать также части времени: «дни и ночи, месяцы и годы». Более того:

Когда мы говорим, что то, что уже стало, — стало, а что становится — становится, и что то, что станет, еще только станет, и что несуществующее не существует, — все это неточные варианты выражения. Но может быть, уместнее будет обсудить этот вопрос целиком в другой раз.

Здесь Аристотель тоже сталкивается с трудностями. «Что время или совсем не существует, или едва существует, будучи чем-то неясным, можно предполагать на основании следующего. Одна часть его была и уже не существует, другая — в будущем и ее еще нет». Прошлое прошло, его уже нет, будущее еще не родилось, поэтому время «слагается из несуществующего». С другой стороны, он говорил: если взглянуть на проблему иначе, время — следствие изменения, или движения. Это «мера» изменения. Раньше и позже, быстрее и медленнее — все эти слова «определяются» временем. Быстро — это много движения за малое время, медленно — это маленькое движение за длительное время. Что же до самого времени, то «время не определяется временем».

Позже святой Августин, подобно Платону, противопоставил время вечности. В отличие от Платона, он был одержим идеей времени и, по существу, не мог не думать о нем. Пытаясь объяснить время, он говорил, что прекрасно понимает его, но лишь до тех пор, пока не пытается объяснить. Попробуем обратить избранную Августином тактику вспять: не будем пытаться ничего объяснять, а попробуем вместо этого критически оценить то, что нам известно. Время не определяется временем — это не должно нас пугать и парализовывать наши усилия. Если оставить в стороне поиск афоризмов и определений, оказывается, что знаем мы немало [202] «Если вы, имея дело с такими словами, остановитесь на их определении, считая его интеллектуальным финалом, к чему это вас приведет? К глупому созерцанию претенциозной профанации. Deus est Ens, a se, extra et supra omne genus, necessarium, irnum, infinite perfectum, simplex, immutabile, immensum, aeternum, intelligens, etc. („Бог есть Существо, самостоятельное, находящееся вне всякого рода и над ним, необходимое, единое, бесконечно совершенное, простое, неизменное, неизмеримое, вечное, разумное и т. д.“.). Что поучительного и ценного представляет собой такое определение? В своем торжественном одеянии из прилагательных оно меньше, чем ничего». — Уильям Джеймс. .

Мы знаем, что время неощутимо и нематериально. Мы не можем его видеть и слышать, не можем прикоснуться к нему. Если люди говорят, что ощущают ход времени, то это просто метафора. Ощущают они нечто иное — тиканье часов на каминной полке, или собственное сердцебиение, или какие-то другие проявления многочисленных биологических ритмов, действующих на подсознательном уровне, — но время, чем бы оно ни было, лежит за пределами досягаемости наших чувств. Именно об этом говорил Роберт Гук в Королевском обществе в 1682 г.:

Я бы задался вопросом о том, посредством какого чувства мы получаем информацию о времени; ибо вся информация, которую мы получаем от чувств, кратковременна и продолжается, только пока мы получаем впечатления от объекта. Следовательно, у нас недостает чувства для восприятия времени; ибо понятие такое у нас имеется [203] Гук продолжал рыть яму самому себе. «Я считаю, мы неизбежно должны будем предположить наличие некоего другого органа для восприятия впечатления, производимого временем». Какого органа? «Того, что мы обыкновенно называем памятью, каковую память я полагаю органом в не меньшей степени, чем глаз, ухо или нос». Где же располагается этот орган? «Где-то вблизи места, где сходятся нервы от остальных чувств». .

Тем не менее мы воспринимаем время так, как не воспринимаем пространство. Закройте глаза, и пространство исчезнет: вы можете находиться где угодно, вы можете быть большим или маленьким. А время продолжается. Я слышу «не само время, слышу ток крови, проходящий сквозь мой мозг, затем устремляющийся по венам шеи назад к сердцу — вместилищу потаенных мук, ко времени отношения не имеющих», — говорит Набоков. Даже отрезанные от мира и любых сенсорных впечатлений, мы можем все же считать время. В самом деле, мы по привычке квантифицируем (считаем) время («…и все же мы представляем его как количество», — сказал Гук). Это ведет к правдоподобному объяснению: Время есть то, что измеряют часы. Но что такое часы? Инструмент для измерения времени [204] Ли Смолин в книге Time Reborn («Возвращение времени») пытается избежать этой закольцованности, заново определив понятие «часы»: «Для наших целей часы — это любое устройство, считывающее последовательность возрастающих чисел». С другой стороны, человек, считающий до 100, не превращается от этого в часы. . Змея опять, в который уже раз, глотает собственный хвост.

Раз мы представляем время как некоторое количество, то, очевидно, можем его копить, собирать и хранить. Сегодня мы занимаемся всем этим даже с некоторой одержимостью, но само понятие об этом возникло по крайней мере 400 лет назад. Фрэнсис Бэкон писал: «Выбрать время значит сберечь время». Противоположность сбережению времени — напрасная его трата. И снова Бэкон: «Многословные и цветистые публичные речи… и другие персональные речи — великие расточители времени». Ни одному человеку, не знакомому с деньгами, не пришло бы в голову думать о времени как о прибыльном товаре. «Собирает / Все подвиги в суму седое Время, / Чтоб их бросать в прожорливую пасть» жестокого забвения. Но действительно ли время — товар? Или это всего лишь очередная затасканная аналогия, такая же, как сравнение времени с рекой?

Мы, люди, то и дело меняем статус по отношению ко времени: то мы владыки времени, то его жертвы. Время принадлежит нам, мы его используем, а затем вдруг оказываемся в его власти. «Я долго время проводил без пользы, — говорит Ричард II. — Зато и время провело меня. Часы растратив, стал я сам часами». Если вы говорите, что некое действие напрасно тратит время, подразумевая, что ресурс этот имеется в ограниченном количестве, а затем говорите, что оно же заполняет время, подразумевая своего рода вместилище, противоречите ли вы сами себе? Может быть, вы запутались? Или демонстрируете нелогичность? Ничего подобного. Напротив, вы умны в том, что относится ко времени, и способны удерживать в голове одновременно более одной идеи. Язык несовершенен; поэзия совершенно несовершенна. Мы можем одновременно занимать время и проводить время, а говорить об этом и вовсе в одном предложении. Мы можем пожирать время или изнывать в его медленной власти.