Матвей Бронштейн - Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской [сборник]

Не помню, кто его назвал Аббатом, но это имя к нему очень шло [48] Прозвище “Аббат” придумали студенты-астрономы, с которыми дружил Матвей Бронштейн. По свидетельству В. А. Амбарцумяна, в пригородном поезде между университетом и Пулковской обсерваторией они читали вслух интересные книги, необязательно по астрофизике. В частности, повесть Анатоля Франса о жизни и приключениях аббата Куаньяра, доктора богословия и магистра всяческих наук. Острый ум, невероятная образованность и доброжелательность, сдобренная иронией, – все это подсказало молодым астрономам прозвище для своего товарища физика: “Аббат Куаньяр”, которое укоротилось до “Аббата”. Подробнее о “Джаз-банде” см. Горелик Г. Е. Советская жизнь Льва Ландау . М.: Вагриус, 2008. . Благожелательный скептицизм, чувство юмора и почти универсальное понимание.

(2 января 1937 г.) [49] Автограф (ГАРФ. Ф. 4737. Оп. 2. Д. 813. Лл. 6–7). Предыстория советского атомного проекта в автобиографиях ученых . Публикация В. А. Волкова // История советского атомного проекта: документы, воспоминания, исследования. Вып. 1. М.: Янус-К, 1998. C. 20–21.

Мне тридцать лет. В 1930 году я окончил Ленинградский государственный университет по Физическому факультету. Заниматься научной работой я стал еще на студенческой скамье: во время пребывания в Университете я опубликовал несколько работ по теоретической физике; одна из них, содержащая решение задачи Шварцшильда о температуре поверхности звезд (напечатана в 1929 году в Zeitsch. für Physik ), получила высокую оценку специалистов (о ней писали Е. A. Milne и A. S. Eddington [50] Э. Милн (1896–1950) и А. Эддингтон (1882–1944) – выдающиеся английские астрофизики. ). Через несколько дней после окончания Университета я был принят в число сотрудников Физико-технического института акад. Иоффе и получил доцентуру в Индустриальном (тогда еще Политехническом) институте. В первый же год работы в Индустриальном институте я заменил проф. Френкеля, уехавшего тогда в Америку, читая вместо него студентам курс квантовой механики. В Физико-техническом институте я работаю до сих пор; в настоящее время я являюсь действительным членом Института, одновременно читаю лекции в Педагогическом институте им. Покровского, где заведую секцией теоретической физики, а также и в Университете, где в этом году веду два факультативных курса (по квантовой теории света и по теории атомного ядра).

Осенью 1935 года я защитил докторскую диссертацию на тему “Квантование гравитационных волн” (весной 1936 года она была напечатана в “Журнале экспериментальной и теоретической физики”). Оппонировали мне И. Е. Тамм и В. А. Фок. Я продолжаю работать в области теоретической физики, преимущественно по вопросам атомного ядра и общим вопросам квантовой теории. Число моих научных публикаций около тридцати. В текущем 1936 году я напечатал статьи об аномальном рассеянии электронов протонами, об интенсивностях запрещенных переходов (обе статьи в Phys. Zs. d. Sowjetunion ); печатаются (в “Журнале экспериментальной и теоретической физики”) статьи о магнитном рассеянии нейтронов и о спонтанном расщеплении квантов света. Эти четыре работы начаты и закончены в текущем году. В стадии подготовки к печати находится и работа о влиянии лучистого затухания на комптон-эффект. В 1936 году напечатано также несколько работ на ядерные темы моего ученика В. И. Мамасахлисова, сделанные под моим руководством. Я уделял внимание и вопросам популяризации науки; наиболее удачными своими популярными работами считаю книжку “Солнечное вещество”, выпущенную в 1935 году и вызвавшую ряд благоприятных рецензий, и выходящую на днях книжку “Лучи икс”. Обе книжки предназначены для юных читателей. Успех у читателя имели и книжки “Строение вещества” и “Атомы, электроны, ядра” (1935).

В этом альманахе печатается научный очерк М. Бронштейна, написанный для детей старшего возраста, но интересный – я полагаю – и для взрослых.

Научный очерк для детей рядом с художественной прозой и стихами для взрослого читателя – это сочетание может показаться необычным и странным.

Все так давно привыкли к тому, что детская литература помещается на особой полке – самой нижней в шкафу.

С незапамятных времен “детская” литература, так же как и ее сестра – литература “народная”, была вне поля зрения людей, обладающих хорошим вкусом, вне суда и закона литературной критики.

Под пестрыми обложками дореволюционных книжек для детей и для “народа” можно было найти все что угодно: и безыменные слащавые стишки про ангелов и птичек, и бойко состряпанную смесь из чудес природы и фокусов со спичками, и даже – иной раз – повесть Н. В. Гоголя, на обложке которой фамилия автора была обозначена так: “В. М. Дорошевич”.

Невежество, безграмотность, неумелое и беспомощное любительство, примитивный дидактизм – вот что прежде всего бросается в глаза, когда извлекаешь из архива роскошные томики сусально-“золотых библиотек” и невзрачные книжонки научно-популярных серий.

Мы предъявляем к нашей советской литературе для детей высокие требования – идеологические и художественные. В области научной детской книги у нас проделаны опыты, которые в общей литературе ставились до сих пор очень редко и случайно.

Создается новый литературный жанр – детская научно-художественная книга, и работают над этим новым жанром не присяжные посредники между наукой и литературой – компиляторы и популяризаторы, – а серьезные научные работники и писатели.

Это дает детской литературе право на интерес широких читательских кругов – без различия возраста.

Недавно американский рецензент, разбирая одну из советских научных книг для детей, сказал о ней следующее:

Мы даже не представляли себе, что детям можно давать такой крепкий раствор науки.

Очевидно, рецензента больше всего удивило то, что в детской научно-популярной книге и в самом деле говорилось о науке. Ведь все так давно привыкли находить в книгах этого рода только гомеопатические дозы научных мыслей и фактов, растворенные в водянистых рассуждениях о пользе науки, о красоте и стройности мироздания, о “тайнах природы”, о “чудесах науки и техники”.

Этот слабый раствор мысли подслащали обыкновенно, как микстуру, сахарином так называемой занимательности. По-видимому, ремесленники научно-популярного цеха, изо дня в день поставлявшие публике тощие приложения к детским журналам и роскошные альбомы с факелом науки на переплете, мало верили в занимательность самой науки. Для того чтобы сделать свой предмет занимательным, они придумывали всевозможные аттракционы. Через каждые пять или шесть страниц читателям обычно предлагался отдых от науки в прохладном беллетристическом оазисе.