Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

С 1925 г., когда были созданы первые варианты, матричная и волновая механика, квантовая механика отсчитывает свои юбилеи. Самому кванту к тому времени исполнилось 25 лет. Он появился в канун рождества 1900 г. и долго выглядел незаконнорожденным ребенком, от которого все отмахивались или вовсе его не замечали. Даже сам Макс Планк, создатель кванта, никак не мог примириться со своим детищем, пока сама жизнь не потребовала этого, пока не стало ясно, что возникшие проблемы неразрешимы без кванта. Сначала кванты, как «масляное пятно, пропитывали собой все области физики», а потом, как взрыв, была создана квантовая механика. И в подавляющем большинстве возраст первооткрывателей был близок возрасту самого кванта. Это были очень молодые люди, родившиеся с веком, годом раньше или годом позже. Тогда-то и возник этот жаргон — квантовый возраст, и всем он был понятен. Тогда все было квантовым: города, ступеньки, скамеечки в парках, пансионы и, конечно, возраст.

О том, как создавалась квантовая механика, какими были ее молодые создатели, как перекроила она устоявшиеся законы физики, написано много книг и статей. В университете Беркли (штат Калифорния) в начале 60-х годов был создан Архивный комитет по сбору оставшейся информации — научной, психологической, социально-бытовой. Если собрать все, что написано о квантовой механике, получится огромная библиотека. Эта книга, тоже касающаяся тех времен и событий, не претендует на восполнение какого-то пробела. Оправданием ей может быть определенная доля «оставшейся информации» — рассказы одного из очевидцев тех великих событий, профессора Юрия Борисовича Румера. Юрий Борисович тоже ровесник кванта. Он жил в Геттингене, в «квантовом пансионе» фрау Гроунау, и варился в совсем еще новенькой «квантовой кухне».

В 70-е годы на русском языке вышла переписка Альберта Эйнштейна с Максом Борном. Эту переписку, длившуюся с 1916 до 1955 г., до самой смерти Эйнштейна, и не предназначенную ни для постороннего глаза, ни для публикации, незадолго до смерти Макс Борн решил подготовить к изданию и снабдил почти каждое письмо комментариями. Несколько писем из этой переписки не могли не привлечь особого внимания советского читателя; в них речь идет о молодом человеке из России:

«Дорогой Эйнштейн!

Недавно здесь появился молодой русский с шестимерной теорией относительности… Молодого человека зовут Румером. Если его работа произведет на тебя хорошее впечатление, я бы хотел попросить тебя сделать что-нибудь для этого человека…» [1, с. 101].

Борн постоянно обращался к Эйнштейну за помощью. В то время не платили за научную работу и способные молодые люди часто оказывались без средств к существованию. Именных фондов для стипендий не хватало, и поддержка Эйнштейна была очень важной. А поскольку в этой поддержке нуждались все, к кому стекалась молодежь, Эйнштейн был осторожен: «Если я хоть раз позволю себе рекомендовать физика не самого высокого ранга, я потеряю свой авторитет и не смогу больше никому помочь. Но мне, конечно, больно сознавать, что я веду себя, как торговец лошадьми, расхваливающий свой товар за здоровые зубы и быстрый аллюр» [Там же, с. 129].

«Аллюр» у Румера оказался подходящим, 14 декабря 1929 г. Эйнштейн писал Борну: «…Господин Румер мне очень понравился…» [2, с. 15].

Юрий Борисович охотно рассказывал о своей жизни. Не столько о себе, сколько о людях, с которыми он встречался. Рассказы его были легкими и короткими, по форме напоминающими анекдот или притчу. Часто в одном и том же эпизоде могли быть разные действующие лица, могло меняться и место действия. Но это не имело значения. Главное, что всегда оставалось у слушателей, — это ощущение времени и духа поколения, возраст которого совпал с возрастом века. И вы видели живые картины и живые характеры. Вы видели московского мальчика с Маросейки, заставшего смену газовых фонарей на электрические, слушавшего лекции в промерзшей аудитории и свято делившего холодную перловую кашу на равные куски в гражданскую. Часто приходилось задавать одни и те же вопросы по нескольку раз. Например: «Юрий Борисович, расскажите, пожалуйста, как это было — семинары у Борна?» — «Семинары у Борна? Обыкновенно. Покупались пирожные. А вы знаете, что некоторые квантовые задачи можно формулировать не на языке алгебры Гейзенберга, а с помощью операторов некомпактной алгебры SO(2,1)?» — и дальше подробный рассказ о том, что в этом случае возникает красивая возможность классификации потенциалов в уравнении Шредингера. При следующей попытке получить ответ на заданный вопрос я могла узнать о том, с чего и как надо начинать преподавание статистической физики студентам. Или: «Юрий Борисович, расскажите подробнее, как вы познакомились с Ландау?» — «Так и познакомился. В Берлине». После нескольких заходов картина вырисовывалась.

— Приходите завтра в университет на коллоквиум. Я познакомлю вас с одним пареньком из России, — сказал Эренфест, коверкая русские слова.

Декабрь 1929 года. Берлинский университет. Очередной коллоквиум Физического общества. Большая аудитория амфитеатром; студенты, докторанты, гости из разных мест. В первом ряду — нобелевские лауреаты: Макс Планк, Макс фон Лауэ, Эйнштейн, Резерфорд, Нернст, Джеймс Франк.

Здесь и познакомил их Эренфест. «Вы понравитесь друг другу, очень понравитесь, — говорил он на своем „эренфесто-русском“ языке, представляя друг другу Льва Ландау и Юрия Румера. — Это Ландау, он не кусается». Но Ландау, двадцатилетний, «кусался», и даже очень. Был он высокий, красивый, очень худой, с пышными длинными волосами, с насмешливым взглядом темных глаз, острый на язык. Румер — тоже худой, очень высокий, с восторженными черными глазами, с развевающейся шевелюрой, вежливый и доброжелательный.

«В ту первую встречу он мне очень понравился, Ландау, — рассказывал Юрий Борисович Румер. — Мы говорили о физике, и я поразился тому, как легко он ее знает, как гибко понимает, играючи, как птица поет. Он был рожден для физики. Мы поговорили о том о сем, и я определил, что он, пожалуй, образованнее меня, но ненамного. О большем не подозревал; что в этот день судьба свела меня с одним из самых блестящих умов нашего века, не знал. Жизнь раздала оценки потом. Были мы на равных. Он был задирист, но прост. И потом, я вчера был у Эйнштейна, а он не был».