Иосиф Шкловский - Вселенная, жизнь, разум

Мой расчет был точен. Я был уверен, что никто из моих коллег в столь сжатые сроки не то что монографии — приличной статьи не напишет. Да и заняты были очень «космической суетой». Не оглянешься, как пролетят эти месяцы, а редакционный портфель будет пустой. И только моя рукопись будет представлена в срок. А юбилей никуда не перенесешь — 4 октября 1962 г. как раз и исполняется пять лет! В такой авральной обстановке моей рукописи будет дана зеленая улица.

Я не мог все время посвятить работе над книгой — слишком много было других обязанностей. Работал урывками — делал «большие выходы», обычно дня на три-четыре. Запомнилось, как в начале июня (самое любимое мое время года) я забрался на дачу брата в Вельяминове с целью написать молекулярно-биологическую, очень трудную для меня главу. Погода сыграла со мной злую шутку. Температура упала почти до нуля, изредка шел снежок, а чаще ледяной дождь с ветром. Я забрался на кухню — единственно отапливающееся помещение на даче, и героически пытался писать. От холода сводило руки, а писать надо было вдохновенно — иначе это было бы все напрасной затеей. Четыре дня терпел эту пытку — кое-как написал главу (причем все пришлось переделать) и убежал с дачи.

Наконец, труд был окончен — где-то в самом начале августа. Остались мелочи: название книги и оформление суперобложки. Последний вопрос решился быстро. В кабинете Келдыша на Миуссах (там, где проходили все наши космические бдения) висела картина малоизвестного тогда художника Соколова, изображавшая некий фантастический космический пейзаж. Мне она всегда нравилась, а самое главное — напоминала о месте, где была «заявлена» книга. Из этой картины действительно получилась прекрасная суперобложка. А вот с названием книги пришлось изрядно помучиться. Выбрал в конце концов простое название «Вселенная, жизнь, разум». Может быть, где-то в подкорке мозга осело название жутко ученой книги Вейля «Пространство, время, материя». Но это я потом уже доискался. А тогда я просто вздохнул с облегчением.

Были еще проблемы. Надо было оснастить главы книги стихотворными эпиграфами. К общеастрономической главе хороший эпиграф дал мне знакомый литературный критик Бен Сарнов («И страшным, страшным креном к другим каким-нибудь неведомым Вселенным повернут Млечный Путь» — это из Пастернака). Сложнее получилось с эпиграфом к футурологической главе, где я предавался мечтам в духе модернизированного Циолковского. Незадолго до этого я получил письмо от своего ныне покойного старого друга, товарища по Дальневосточному университету С. Д. Соловьева. Между прочим, в этом письме были такие строки:

«… На днях перечитал новые стихи Асеева. К старости он стал писать лучше. Вот почитай слегка подправленные мною строфы:

Но ведь это и есть тот самый эпиграф, который мне так нужен! И только в корректуре я вспомнил приписку Соловьева насчет «слегка подправленных строф». Значит, эти понравившиеся мне строчки — не подлинный Асеев? Может получиться скандал! Тем более, как я узнал, у маститого поэта довольно резкий характер. С большим трудом нашел книжку Асеева, где напечатаны эти строки. Худшие мои опасения оправдались: у Асеева после «Кому в ладоши будут бить?» стояло звукоподражание «тим-там, тим-там, тим-там!» А ведь весь смысл был для меня в соловьевской строчке «К каким планетам плыть?» Пришлось выбросить эту концовку и обрубить строки на «ладошках», в которые «будут бить» наши потомки. Но зато в следующих изданиях, уже после смерти Асеева, я концовку Соловьева восстановил… Да простят меня ревнители неприкосновенности поэтического замысла и священности авторского права. Но чем я хуже всякого рода режиссеров и инсценировщиков, бессовестно кромсающих авторский текст и замысел классиков?

Мой расчет оказался точным. Холодным декабрьским деньком 1962 г. я вместе с моей сотрудницей Надей Слепцовой получил в издательстве свои 25 авторских экземпляров и испытал редкое ощущение счастья. Книга вышла! Шум поднялся довольно большой. Бурно выражал свое негодование А. И. Опарин. Я ему послал очень вежливое письмо — оно вернулось в конверте, будучи разорванным на мелкие части! А еще говорят, что нынешней науке не хватает страстности! А в общем, ничего страшного не случилось. Книга разошлась за несколько часов, хотя тираж был не малый — 50000 экземпляров! Она выдержала пять изданий и переводилась на многие иностранные языки. Я особенно горжусь, что книга вышла в издании для слепых — шрифтом Брайля! Четыре толстенных тома, сделанные на бумаге, похожей на картон, производят странное впечатление. Любопытна история американского перевода, который взялся реализовать тогда молодой и малоизвестный, а ныне очень знаменитый планетовед Карл Саган, работающий в Корнельском университете. По образованию он биолог, поэтому я попросил его в американском издании сделать, по его желанию, добавления, ибо, как я уже писал, биология — не моя стихия. Саган понял мою просьбу весьма «расширительно», и по прошествии довольно долгого времени, уже в 1966 г., я получил роскошно изданный толстенный том, озаглавленный «Intelligent Life in the Universe». Объем моей книги удвоился, зато на обложке были вытеснены имена двух авторов: Шкловский и Саган. Надо сказать, что некую честность Карлуша все-таки проявил: он оставил неизменным мой текст, выделив свой особыми звездочками. Часто это приводило к смешным недоразумениям. Например, я пищу: «…согласно философии диалектического материализма…» И сразу же после этого абзаца отмеченный звездочками текст Сагана: «Однако позитивистская философия Канта учит…» Совсем как в гофмановских «Записках Кота Мура»!

Выход в свет моей книги взбудоражил умы отечественных молодых астрономов. Приблизительно в это время Коля Кардашев опубликовал работу, в которой содержалась его знаменитая классификация космических цивилизаций по уровню технологического развития, характеризуемою величиной перерабатываемых энергетических ресурсов. Высшая форма цивилизации — использование ресурсов всей звездной системы, преобразованной силой разума. Это — цивилизация III типа. Очень скоро был найден на небе подходящий «кандидат» на такую суперцивилизацию. Это был явно внегалактический источник радиоизлучения CTA 102, у которого сотрудник моего отдела Гена Шоломицкий обнаружил переменность. Шум поднялся большой. Никогда не забуду пресс-конференцию в ГАИШе, посвященную столь выдающемуся открытию. Весь двор института был забит роскошными заграничными машинами: прибыло сотни полторы аккредитованных в Москве ведущих корреспондентов. Я представлял консервативно-скептическое начало. Шоломицкий был крайне сдержан. Очень скоро, впрочем, стало ясно, что CTA 102 — обыкновенный квазар с довольно большим (хотя и не рекордным) красным смещением.