Евгений Фейнберг - Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания

Вдова Гейзенберга, издав книгу своих воспоминаний, дала ей название «Внутренняя эмиграция». В предисловии в этой книге Виктор Вайскопф, о котором уже не раз выше говорилось, замечательный физик-теоретик, ученик Бора и Паули, в 1937 г. эмигрировавший из Европы в США, личность, пользовавшаяся огромным научным и моральным авторитетом в мировом сообществе физиков, пишет, что Гейзенберг стремился создать «островок порядочности». Быть может, это одно из самых точных определений его политической позиции.

Однако после войны Гейзенберг, да и многие другие немецкие физики, как мы видели, встретили непонимание, упреки и даже враждебность со стороны физиков из демократических стран.

Это, конечно, трагедия не только Гейзенберга. Это трагедия эпохи. Но те, кто пережил сходную судьбу при другой, но столь же отвратительной диктатуре (я имею в виду, естественно, советских ученых), казалось бы, должны были все это хорошо понимать. Однако и этого не произошло. Лишь у немногих Гейзенберг встретил понимание.

Удивительно также, что эти же западные физики не проявляли никакого недоброжелательства по отношению к советским физикам, часто шедшим на еще более унизительные компромиссы со «своей» диктатурой, многие их высказывания звучали хуже того, что произносил Гейзенберг.

Когда в 1956 г. много западных физиков впервые после 19 лет «железного занавеса» прибыло на конференцию в Москву, сразу возобновились прежние дружеские связи тех, кто пережил это время, и завязались многие новые. Не было и речи о каких-либо упреках в адрес советских физиков. Почему? Неужели только потому, что во время второй мировой войны наши страны были союзниками, а Сталин выступал в роли их спасителя от Гитлера?

Иными были позиция и судьба Бора. Он ненавидел нацизм и эта ненависть не вызывала в нем никаких противоречивых чувств — все было ясно. Он все время находился в тесном контакте с датским Сопротивлением, а через него — с союзными военными органами. Когда настало время, Бора вывезли в Швецию, а затем через Англию в США, где он принял участие в создании атомного оружия. Но когда и эта работа, и война приближались к успешному завершению, его стала мучить проблема послевоенного устройства мира, в котором есть бомба. Он взывал к Рузвельту и Черчиллю, настаивая на передаче «секрета» бомбы СССР, чтобы сохранить союз, возникший во время войны (никто на Западе не знал, что в СССР уже идет энергичная и успешная работа по созданию атомного оружия и никакого секрета на самом деле нет).

Но опытные политики играли Бором, как мячиком, перебрасывая его от одного к другому. Дело было сделано, ученые дали оружие, и теперь можно было распоряжаться им как угодно, не подпуская и близко этих чудаков.

Так бывало всегда, и когда американские физики призывали не сбрасывать атомные бомбы на уже еле дышавшую Японию, а у нас, когда Сахаров протестовал против уже ненужных для техники, но несущих смерть испытаний сверхбомбы.

Так Бор и другие ученые приходят к своей всегдашней трагедии — полному пренебрежению со стороны властей, для которых они создали военную мощь. Это совсем другая трагедия, которой как раз Гейзенберг и его друзья избежали. Но и она является трагедией эпохи.

Этот вопрос не перестает занимать многих и по сей день с тех пор, как Юнг [1] высказал утверждение, что Гейзенберг и другие связанные с ним физики сознательно саботировали ее создание. Как уже говорилось, и теперь выходят книги, в которых утверждается, с одной стороны, что они не догадались, как это сделать, с другой, что действительно препятствовали успеху работы. Я, повторяясь, постараюсь показать, что и то, и другое не исчерпывает вопрос, дело здесь тоньше.

В литературе встречаются указания и на множество других возможных причин. Вот, например, первая из них: Гитлер запретил разрабатывать виды оружия, которые не могут быть готовы для использования в ближайшее время в идущей войне. Так, когда немецкие физики, прежде всего из группы Гейзенберга, в 1941 г. пришли к выводу, что для создания атомного оружия нужны материальные и людские ресурсы, которые невозможно выделить во время войны, а в начале 1942 г. сообщили начальству, что это нельзя успеть сделать, как оно хотело, за девять месяцев, то приказ Гитлера мог быть истолкован как разрешение не заниматься атомным оружием. Но если бы физики страстно хотели создать его, то они вряд ли успокоились бы так легко. Ведь сроки создания не могут быть определены точно, а работать они начали раньше всех других, летом 1939 г., когда материальные и людские резервы еще не были растрачены (в последующие два года из-за завоевания многих стран они лишь возрастали).

Другое мнение — немецкие физики недостаточно понимали дело, не знали многого (и это правда, но почему так случилось? Ср. с недоумением Бете по поводу отсутствия интереса к вопросу у Гейзенберга, с. 321, предпоследний абзац), а их коллектив был ослаблен массовой высылкой и эмиграцией из Германии крупных ученых. Действительно, Германия лишилась 15 нобелевских лауреатов только в области химии и физики и вообще очень крупных физиков, которые сыграли в США ведущую роль при работе над атомным оружием. Но все же в стране оставалось много сильных ученых, которые очень скоро поняли существеннейшие элементы проблемы. При наличии прекрасной промышленности, способной решать сложные проблемы химической очистки материалов и конструирования сложных машин и устройств, при наличии запасов урана (в конце 1940 г. у немцев было даже несколько больше урана, чем через 2 года у Ферми в США) и т. п. положение отнюдь нельзя было считать безнадежным.

Указывают также на само положение науки при нацизме. Наука и ученые были принижены, Гитлер их презирал. Только 3 сентября 1944 г. Борман издал постановление, запрещающее призывать научных работников на военную службу и к исполнению любых других повинностей, не имеющих отношения к их основной профессии. (В СССР такое решение было принято уже через четыре месяца после начала войны.) В результате этого часть научных работников отозвали с фронта, но это уж было ни к чему. Единой правительственной научной организации не было. Исследования по урановой проблеме велись разобщенными группами, конкурировавшими между собой. Так, даже последняя попытка осуществить самоподдерживающуюся цепную реакцию в апреле 1945 г. не удалась только из-за того, что группа К. Дибнера не отдала группе Гейзенберга своих запасов тяжелой воды и урана (см. у Д. Ирвинга [2, с. 318]).

Немаловажное значение имела поразительная самоуверенность многих ведущих немецких физиков, в том числе самого Гейзенберга. Они по существу считали: если даже они встретились с непреодолимыми трудностями, то их западные коллеги и вовсе не смогут ничего сделать, так как вообще далеко отстают в науке. [116]Сообщению о первой сброшенной американской бомбе они сначала просто не поверили (см. ниже). Предполагая в будущем создать энергетический реактор, они, как уже говорилось, вплоть до последнего момента — до апреля 1945 г.— все свои усилия направляли на получение самоподдерживающейся цепной реакции в уране, которая была успешно осуществлена под руководством Ферми в Чикаго еще в декабре 1942 г., так что, если бы последняя попытка немецких физиков оказалась успешной, это все равно не имело бы военного значения (мы уже говорили об этом).