Евгений Фейнберг - Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания

Зачем я это подробно рассказываю? Потому что (и это чрезвычайно важно), все это не могло быть скрыто от внешнего мира. Страна тогда вообще была довольно открыта для иностранцев. В связи с индустриализацией, строительством заводов, в связи с закупками машин и оборудования за границей на стройках и заводах работало множество иностранных специалистов и квалифицированных рабочих, в особенно значительном числе — немецких. Они устанавливали машины, инструктировали наших рабочих. (Я сам во время дипломной практики в 1932 г. видел на Коломенском паровозостроительном заводе под Москвой немецких рабочих и техников, оборудовавших огромный цех по выпуску дизель-моторов для подводных лодок; видел я, и как страшно голодали советские рабочие этого огромного завода и их семьи.)

Это явление было массовым. Иностранные журналисты разъезжали по всей стране. Хотя сами иностранные специалисты находились на особом снабжении, резко понизившийся уровень жизни советских рабочих, крестьян, рядовой интеллигенции не мог оставаться тайной. В Германии в газете появилась, например, и такая карикатура: русский мужик стоит в штанах, сшитых из капустных листьев, и подпись: « Kohlhosen » (игра слов: Kohl — капуста, Hosen — штаны). Особенно важно подчеркнуть, что наиболее осведомлено о происходившем было именно население Германии.

Во-первых, еще со времен Рапалльского договора (1922 г.), прорвавшего блокаду советской России и принесшего большую выгоду обеим сторонам, широко развились экономические и многообразные другие виды сотрудничества двух стран, связанные с длительным пребыванием множества немецких граждан в нашей стране. Германский посол в СССР фон Дирксен в своих воспоминаниях «Москва-Токио-Лондон» пишет, что когда в 1926 г. прибыл в Москву, он обнаружил, что по всей стране работает 5 000 немецких специалистов. Они хорошо знали, что в ней происходит, вплоть до того, что делается в обкомах партии.

По Версальскому договору вооруженные силы Германии были резко ограничены. Военная авиация вообще была запрещена. Но в массовом порядке немецкие летчики проходили обучение на советских аэродромах, танкисты и офицеры других родов войск — на советских полигонах, в специальных советских училищах. Секретность этого была, разумеется, секретом Полишинеля. [122]

Во-вторых, и это, пожалуй, важнее, в России со времен Екатерины II, зазывавшей немецких крестьян и щедро наделявшей их плодородными землями, существовало множество процветавших чисто немецких сел, «немецких колоний» (так они назывались даже в советское время), со школами на немецком языке, кирхами и т. п. Они были особенно многочисленны на Украине, в Крыму и в Поволжье. С 1924 по 1941 гг. на левобережье Волги, напротив Саратова, располагалась Автономная республика немцев Поволжья (столица — г. Энгельс) с населением 600 тыс. человек, из них 64% немцев. Мне самому довелось в 20-х годах прожить 4 месяца в одном таком «островке Германии» в Крыму. Потом я узнал об ужасе, который в него принесла коллективизация.

Раскулачивание, разорение, высылка на север не обошли, разумеется, никакие из этих островков. В Германии развернулась шумная кампания в защиту советских немцев, проходившая под лозунгом «Братья в нужде». Московские газеты, конечно, «давали отпор» этой «лживой антисоветской провокации». Но антисоветская и антикоммунистическая кампания в Германии ширилась, она, в частности, сопровождалась сбором денег и продовольствия для немцев в СССР. Дошло до того, что уже в 1930 г., как пишет западногерманский историк Никлаус, германское правительство вручило специальную ноту протеста советскому послу в Германии Н. Н. Крестинскому [6] (этим знанием о голоде в СССР, вероятно, и объясняются слова «и это происходило не в России» в приведенной выше (с. 359) цитате из Никербокера, в которой описывается голодная сцена в берлинском ресторанчике в Веддинге [1]).

Никлаус в своей книге [6] анализирует кризис 1929–1931 гг. во взаимоотношениях двух государств, вызванный внутренней политикой Сталина и делавший для германского правительства невозможным продолжение курса Рапалло. Представители германского правительства во время многочисленных встреч с советским послом Н. Н. Крестинским, а также немецкий посол в Москве Г. Дирксен при встречах с наркомом иностранных дел М. М. Литвиновым заявляли, что коллективизация и поход против религии (закрытие и разрушение (снос храма Христа Спасителя!) церквей, преследование духовенства, запрещение колокольного звона в городах) вызвали в Германии общественное возмущение, которое особенно связывало все происходящее с судьбой немецких «колонистов». Поток протестов, адресованных немецкому правительству и президенту республики, устремившийся изо всех уголков Германии, антисоветская кампания в прессе делали очень трудным положение правительства в рейхстаге.

Сложно ли было в этих условиях убедить немецкое крестьянство и другие промежуточные и колеблющиеся слои населения Германии, ранее голосовавшие за националистов и другие правые партии, проводившие курс Рапалло, да и бедствующих рабочих, что не от России, не от коммунистов они могут ожидать спасения?

Таким образом, все, что происходило в СССР в эти критические годы, толкало значительные массы немецкого народа к другому полюсу. Но и этого было мало. Не менее важно и то, что в этот решающий исторический момент левые силы были расколоты. Коммунисты оказались в полной изоляции, потому что Сталин называл социал-демократов не иначе как социал-фашистами, а любое сотрудничество с ними считалось предательством, лишь ослабляющим коммунистов. Только когда во Франции возникло мощное народное движение за «Народный фронт против фашизма и войны», [123]в 1936 г. пришедший к власти и действительно преградивший дорогу фашизму во Франции, Сталин, а следовательно, и Коминтерн признали необходимость сотрудничества со всеми левыми силами. [124]Однако для Германии это было уже поздно. Единый фронт осуществлялся после этого лишь в движении Сопротивления во время войны.

Результатом и было то, что немецкий народ сделал выбор в пользу Гитлера. Как могло это случиться с нацией, обладавшей старинной культурой, давшей миру великих ученых, писателей, художников, религиозных деятелей и философов, с нацией, давшей основателей научного социализма?

Но этот народ переживал безработицу и голод на уровне, грозившем привести к вымиранию. Он испытывал не только физические страдания, но и чувство унижения. Талантливые головы и умелые руки, способные превосходно справляться с любой работой, были обречены на бездействие при наличии великолепной промышленности. Они были беспомощны, когда речь шла о спасении их голодных детей. Все это не могло не вести к всеобщему озлоблению. Вопрос был только в одном: перерастет ли это озлобление в «святую злобу», которую увидел Александр Блок в «Двенадцати» и которую, по его словам, вел за собой Христос «с кровавым флагом» (тоже кровавым!), или в троглодитскую злобу «сверхчеловеков», способных убивать младенцев и устраивать костры из книг, в злобу, вдохновляемую фюрером с его освенцимами и душегубками. Внешние причины, о которых говорилось выше, покончили с колебаниями, выбор был сделан.