Дэвид Харви - Социальная справедливость и город

Этот фрейм предполагает, что пространство обретает смысл, только вовлекаясь в «значимые отношения», а значимые отношения не могут быть определены независимо от когнитивного состояния индивидов и контекста, в котором индивиды находятся. Социальное пространство, следовательно, состоит из комплекса индивидуальных чувств, образов и реакций, вызванных пространственным символизмом, окружающим индивида. Каждый человек, похоже, живет в своей собственной сконструированной сети пространственных отношений, содержащейся, так сказать, в его собственной геометрической системе. Все это сделало бы картину совсем печальной с аналитической точки зрения, если бы не тот факт, что группы людей, как выясняется, формируют почти одинаковые образы в отношении окружающего пространства и вырабатывают сходные методы определения значения пространства и поведения в нем. Этот факт не является неоспоримым, но на этой стадии представляется резонным принять в качестве рабочей гипотезы то, что индивиды разделяют какую-то часть (пока не определенную) «коллективного образа», производного от неких групповых норм (и, возможно, некоторые нормы поведения в отношении этого образа), а какая-то часть образа является «уникальной» — принадлежащей только одному индивиду — и непредсказуемой. Мы должны сфокусировать внимание в первую очередь на «коллективном образе», если задаемся целью ухватить детали реальной природы социального пространства.

Я уже отмечал, что собранный на данный момент материал о пространственных образах очень рассеян. Но он наводит на интересные размышления. Линч (Lynch, 1960), например, указывал, что индивиды создают пространственные схемы, которые связаны вместе топологически — по-видимому, типичный житель Бостона передвигается от одной точки (или узлового пункта) до другой по четко определенным маршрутам. Это оставляет огромные площади физического пространства нетронутыми и в действительности даже неизвестными этому индивиду. Значение этого исследования состояло в том, что мы должны помыслить организацию города, используя аналитические инструменты топологии, а не евклидовой геометрии. Линч также предполагает, что определенные характеристики физического окружения создают «границы», за которые люди обычно не заходят. Ли (Lee, 1968) и Штайниц (Steinitz, 1968) подтверждают его мысль о том, что границы можно распознать на некоторых территориях города и эти территории, похоже, образуют определенные соседские сообщества. В каких-то случаях эти границы можно с легкостью пересечь, но в других случаях они могут стать барьерами для передвижения по городу: так, белые из среднего класса предпочитают избегать районы гетто, а определенные этнические и религиозные группы обладают сильным чувством предписанной территориальности (как, например, на протестантских и католических территориях Северной Ирландии). Поэтому мы можем ожидать появление значительных пробелов в социальных замерах пространственных структур. На более высоком уровне (скажем, при изучении всех маршрутов движения «работа — дом») многие из индивидуальных различий в ментальных образах могут противоречить друг другу и создавать некоторый случайный шум, который можно изучать отдельно. Но и на этом уровне данные показывают, что в пространственном поведении много различий, даже если эти данные сгруппированы очень укрупненно для целей разработки самых общих моделей жизни города. Прослеживаются определенные виды группового поведения, но не все из них можно с легкостью объяснить социологическими характеристиками группы (возраст, занятость, доход и т. д.), а еще выделяются разные стили активности, которые демонстрируют, что разные части города имеют разную степень привлекательности. В этих случаях нас можно простить за тягу к более непрерывной геометрии; но даже здесь работа географов показывает, что пространство далеко не является простым евклидовым пространством (Tobler, 1963). Здесь мы сталкиваемся с вопросом, какова же природа социоэкономического пространства, с которым мы имеем дело, и как преобразовать это пространство, чтобы сделать возможным анализ событий в нем. В целом мы должны признать, что социальное пространство — сложное, негомогенное, возможно, прерывистое и, совершенно точно, отличное от физического пространства, с которым обычно работает инженер или планировщик.

Затем нам придется рассмотреть, как эти понятия личного пространства возникают, как они изменяются под воздействием опыта и насколько стабильными они могут быть при изменении пространственной формы. Опять же, доступные нам данные весьма рассеяны. Значительная часть работы Пиаже и Инхельдер (Piaget and Inhelder, 1956) посвящена тому, как развивается пространственное сознание у детей. Похоже, что развитие проходит несколько определенных стадий — от топологии через проективные отношения к евклидовым формулировкам концепции физического пространства. Оказывается, однако, что дети не обязательно получают одинаковый пространственный опыт в разных культурах, особенно это относится к схематизации пространственной информации (Dart and Pradhan, 1967). Данные указывают, что формирование индивидуальной пространственной схемы культурно обусловлено и происходит в процессе группового и индивидуального научения. Весьма вероятно, что разные культурные группы развивают совершенно разные стили репрезентации пространственных отношений и эти стили могут быть сами по себе напрямую связаны с социальными процессами и нормами. Разные группы населения могут, следовательно, иметь достаточно различные способности к пространственной схематизации, и образование, несомненно, играет важную роль в формировании этих способностей (Smith, 1964). Среди населения одной страны можно наблюдать большой разброс в отношении способностей людей читать карты, сохранять ощущение направления движения и т. п. Также значительно разнятся способы, которыми отдельные люди или группы конструируют ментальные схемы. Вероятно, простейший способ — заучить схемы путем механического запоминания (это, вероятно, характерно для многих примитивных и малообразованных народов). Другие могут иметь простые системы координат, развитые в процессе классификации опыта, а третьи — гораздо более сложные (и, возможно, даже противоречивые) способы схематизации пространственных отношений. Но б о льшая часть информации, которая базируется на пространственной схеме, должна быть результатом индивидуального опыта, а схема, скорее всего, должна подвергаться постоянному изменению под влиянием опыта. Природа этого опыта может иметь решающее значение для определения символизма — есть части города, в которые вы предпочитаете не заглядывать из-за неприятных воспоминаний, а есть части города, которые ассоциируются у вас с чем-то хорошим. Опыт продолжает накапливаться, и он может изменить или расширить ментальную карту или пространственную форму, записанную в образе. Память может стираться, и детали пространственного образа без регулярного подтверждения могут быстро исчезать. Социальное пространство не только разнится от индивида к индивиду и от группы к группе; оно также меняется во времени .