Юрий Пахомов - Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Напротив, в Украине усиленно идеализируется село, оно противопоставляется городу, а его выходцы рассматриваются как люди первого сорта. Достаточно вспомнить, как видная политическая фигура на съезде украинской элиты предложила поднять руки тем, кто из села — лучшим людям Украины. Здесь уместно процитировать Ростислава Александровича Синько, заслуженного деятеля культуры Украины, члена Национального союза кинематографистов Украины с 1967 г., кинорежиссера и скульптора: «Але саме в сіні, не на пухових перинах, народжуються велети. Погляньмо на нашу портретну галерею “Творці незалежності”: від Івана Мазепи до Івана Плюша, від Тараса Шевченка до Івана Драча, від Івана Кавалерідзе до Івана Марчука, обидва наші президенти — селюки. Не сумнівайтеся, і третій проросте з гною, бо на асфальті рідко що родить. Когось ця статистика дратує, інших надихає, але факт: більшість із нас — інтелігенти в першому коліні. ... Національним підгрунтям держави є село» 416 416 Україна. — № 7–8/2003. — С. 6–7. .

Эти факторы также хорошо объясняют, почему в Украине не приживаются гарантии прав собственников, права мелких акционеров, нет фондового рынка, отсутствует экзистенциальная потребность в цивильном (т. е. гражданском, а не общинно–громадянском) праве, да и в праве как таковом, нет идеологии, конкуренции, соревновательности, саморазвития и самоорганизации, а есть «именные блоки», подводные течения, борьба за государственную собственность и государственные финансовые потоки.

Вот почему Украина в сфере макроэкономической конкурентоспособности, по оценке Всемирного экономического форума, оказалась в 2004 г. на 86 месте среди 104 стран, а по индексу использования технологий и инноваций — на 83 месте. По индексу экономической свободы, рассчитанной «Heritage Foundation», Украина заняла 137 место. Благодаря доминированию рустикальной элиты, за 14 лет независимого существования Украина полностью пришла в соответствие с основными ценностями агро–письменного общества — «иерархией, принуждением и неизменностью».

В основе западной урбанизированной цивилизации лежит конкуренция. Конкурируют не только фирмы, корпорации и товары. Прежде всего, конкурируют страны. Страну представляют национальные элиты. Поэтому в глобальном мире конкуренция национальных элит усиливается. Наиболее конкурентоспособными оказываются элиты лидирующих стран. Их конкурентоспособность легко определяется по индексу экономической свободы. По месту Украины, России и других стран Восточной Европы на шкале экокомической свободы/несвободы легко догадаться об уровне конкурентоспособности руководящих элит.

Для понимания процессов глобализирующегося пространства крайне важно учитывать человеческий фактор — самый консервативный социальный элемент. Тем более важно изучать социальные и ментальные особенности политико–экономической элиты — т. е. тех, кто несет ответственность за успех развития соответствующих стран.

Сравнительно с постсоветскими странами СНГ государства Центральной Европы, Восточной Прибалтики и, в большинстве случаев, Балкан после развала «мировой системы социализма» приближались к стандартам Евросоюза легче и быстрее, что и определило уже состоявшееся (Венгрия, Латвия, Литва, Польша, Словакия, Словения, Чешская республика, Эстония) или предстоящее в скором будущем (Болгария и Румыния, затем, вероятно, и большая часть государств, возникших в результате распада старой Югославии) реформирование экономических систем. В них не было ни глубокого и продолжительного спада производства; ни такого масштабного и разрушительного промышленного «обвала», когда производство замерло на более чем половине предприятий; ни общенационального, по сути — непрерывного ограбления народа; ни целенаправленного разрушения социального интеллекта нации, которая обеспечивает ее научно–технический потенциал; ни многого другого, что отбрасывает мрачную тень на наше сегодняшнее существование и перспективы.

Стартовые условия центральноевропейских стран были существенно другими, чем у России, Украины или Беларуси. В них изначально была в наличии рыночная, пусть и ущербная, по сравнению с развитыми странами Запада, среда и структура экономики, более пригодная для перехода к рыночным отношениям. Там имели место частнособственнический сектор и соответствующий менталитет, высокоразвитая сфера потребления, отсутствовали чрезмерный монополизм и гипертрофированный военно–промышленный комплекс (ВПК). К тому же, и это чрезвычайно важно, эти (как и восточноприбалтийские, входившие в состав СССР) страны Запад считал «своими», в силу их цивилизационной идентичности с ним, что способствовало благосклонному отношению к этим государствам со стороны НАТО и Евросоюза.

Но дело не только в существенном отличии исходных условий, айв том, что правительства центральноевропейских и восточноприбалтийских стран большей частью удачно адаптировали предложенные им Международным валютным фондом (МВФ) и другими западными финансовыми учреждениями программы реформ к своим конкретным условиям и возможностям, не допуская при этом (даже в Польше, где в начале 1990‑х гг. проводилась т. наз. шоковая терапия) обвального падения жизненного уровня населения. Между тем, реализация модели реформирования, предложенной МВФ, в странах, где рыночная среда практически отсутствовала, а ВПК был чрезмерно большим, лишь способствовала углублению социально–экономического кризиса.

Неолиберальная модель МВФ была рассчитана на страны с традициями рыночной экономики, и ее задача состояла не в создании, а в совершенствовании рыночной среды, ее расчистке на конкурентной и жестко монетаристской основе от слабых, неконкурентоспособных фирм и создании условий для прихода в слаборазвитые страны большого иностранного капитала при их параллельном интегрировании в мировое хозяйство. Как известно, все это состоялось в Латинской Америке (имевшей рыночную среду) в 1980‑х гг. и, в целом, не дало положительного эффекта.

Правительства центральноевропейских стран, учитывая этот опыт и ответственно относясь к вопросам реформирования экономических систем своих государств, существеннейшим образом откорректировали предложенные им экспертами МВФ программы. Но в России, Украине или Казахстане, где предпосылок для успеха использования последних было куда меньше, неолибералистский монетаризм стал базовой идеологией реформ.

Такое поведение вызвало удивление у многих авторитетных западных специалистов. Так, в частности, М. Кастельс, подчеркивая положительный пример Бразилии в плане договоренности с главными кредиторами без привлечения к тому МВФ и, соответственно, потери свободы в экономической политике, констатирует, что «странный случай покорности России политике МВФ (в обмен на мизерную помощь), несмотря на ее национальную мощь, показывает, что уверенность правительства в себе есть одним из главных факторов управления процессами в новой глобальной экономике» 417 417 Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. — М., 2000. — С. 129 (прим. 133). . Подобное высказывал и профессор А. Ноув из Глазго: «Будущие поколения будут удивлены, что именно в России в тяжелейший для страны переходный период была принята чикагская доктрина, тогда как на Западе уже начался отход от этой идеологии, в т. ч. в самой Америке» 418 418 Цит. по: Вопросы экономики. — 1994. — № 5. — С. 153. .