Игорь Яковенко - Познание России: цивилизационный анализ

Коммунистическая инверсия произошла в городе, и городом была навязана традиционному миру. Здесь надо вспомнить о систематическом и последовательном подавлении деревни. Только на фоне тотального подавления социальной базы традиционной культуры могли быть задавлены, и отойти на второй план рефлексы отторжения «латины и люторы». Утвердившийся в 30-е годы сталинский режим отрабатывал стратегию последовательного разложения и «проедания» деревни, которая служила для него источником ресурсов и социальной энергии. При этом один из значимых моментов разложения сельского мира состоял в уничтожении фобии города. Если старая деревня традиционно изолировала себя от мира урбанистической цивилизации, однозначно определив ее как дьявольскую погибель, то большевизм вносит в сознание народных масс новую, революционную идею. Промышленная технология в широком смысле, и все вырастающие из ее внедрения элементы культуры и образа жизни наделяются высшим сакральным статусом и осознается как технология построения Царствия небесного. Образ Запада расслаивается, и из него выделяется актуальнейшая ценность: технология. И хотя, вслед за Октябрьской революцией, мыслившейся как пролог революции всемирной, происходит откат к изоляционизму, роль большевизма как могильщика противостояния Западу в исторически сложившихся формах этого явления огромна180.

Новый, переосмысленный образ технологии выражается в широчайшем спектре явлений культуры, искусства, образа жизни. В первой половине 30-х детский журнал «Смена» печатает на обложке фотографии мощных немецких электрогенераторов. В подписи под фотографией указывается мощность и название завода-изготовителя. Таких генераторов в СССР еще не делают, но они — ценность сами по себе. Такая наглядная агитация воспитывает и задает ориентиры.

В то же время впервые публикуются путевые заметки Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка» — произведение имевшее сильнейший резонанс. Книга издана с массой фотографий. Она — безусловно советская, пронизана особым технологическим энтузиазмом и своеобразной эйфорией. Ильф и Петров непоколебимо убеждены в том, что пройдет некоторое время, и советские люди создадут все то, что авторы увидели в поразившей их воображение стране и даже лучше, без уродливых наростов и родимых пятен капитализма. В этом же ряду лежит знаменитый токарный станок ДИП-200, аббревиатура которого раскрывается как «Догнать и Перегнать». Можно сказать, что в первые послереволюционные десятилетия советское общество переживает эпоху жюль-верновской технологической эйфории. Наука и техника осознаются как величайшие ценности, как рычаги преобразования мира. Вспомним наиболее яркие события: челюскинцы, перелет через Северный полюс, Папанин, аэростаты, Стаханов, Днепрогэс, Зап. — Сиб., Магнитка и т. д. и т. д. В этом же смысловом ряду лежит массовая эйфория, связанная с авиацией. Летчики и танкисты как всеобщие герои и мечта каждой девушки. Фильм «Трактористы», Паша Ангелина. Заданный идеологией образ мира формируется так, что любая социальная перспектива, все сколько-нибудь значимое и героическое связывается с миром техники. Но это лишь одна из сторон мифологии научно-технического прогресса по-советски. Мир науки и техники имел и другую, оборотную сторону, речь о которой пойдет позже.

ИЗОЛЯЦИОНИСТСКИЙ КОНСЕНСУС НА ПУТИ В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

Упразднив дореволюционные формы российского изоляционизма, советское общество создает свои собственные. В итоге, противостояние Западу воспроизводится в совершенно ином идеологическом контексте, в рамках других организационных и культурных форм. Начальный изоляционистский импульс лежал в логике процесса «отмашки», в рамках естественного стремления воспроизвести устойчивые характеристики культуры. Внутри каждой революции борются две противостоящие тенденции — хилиастическая, разрушительная и стабилизирующая, государственническая. Возобладание второй свидетельствует о том, что период деструкции закончился и начинается ассимиляция нововведений и формирование устойчивого порядка вещей. Лотман замечает, что культуре свойственно усваивать новое порциями. В силу чего, периоды активного усвоения инокультурного материала чередуются с периодами относительной замкнутости. Революция принесла с собой громадный объем инноваций. Крах монархии и православия, смена идеологии, установление нового общественного строя и многое другое — все это требовало времени на адаптацию, побуждало к замыканию в знакомых и привычных пределах. Эта естественная, коренящаяся в природе общества потребность накладывалась на сильнейшую изоляционистскую традицию. Быстро обнаружилось идеологическое обоснование изоляции. Поскольку революция победила только в СССР, окружение, и прежде всего Запад, представлял собой смертельных противников Советской власти. Запад обретает новую номинацию и встраивается в устойчивую схему в своем вечном качестве — носителя мирового зла.

Тенденция к обособлению, и замыканию на себя коренилась и в других достаточно иррациональных импульсах массового сознания. Человеку, родившемуся и выросшему в мире машин и динамики, трудно осознать масштабы стресса связанного с качественным скачком от патриархального мира к миру городской цивилизации. Для последнего патриархального поколения, на которое обрушилась социокультурная динамика, для поколения, которое по своей или по чужой воле приняло мир машинной цивилизации — жизнь бесконечно тревожна. Эта острая тревожность не подотчетна сознанию, но пронизывает собой все мироощущение. Обрушившийся на традиционалиста мир городской цивилизации не просто непонятен. Урбанистическая культура перечеркивает, обессмысливает весь традиционный опыт. Мир радикально уклонился от должного и, в соответствии с эсхатологическими стереотипами средневекового сознания («по грехам нашим»), в этом виноваты все. В ситуации повышенной тревожности активизируется патерналистский инстинкт. Традиционный человек требует жесткой власти. И он ее получает. Большевистская диктатура отвечала этой не вполне осознанной, не вербализуемой, но актуальной потребности.

Эсхатологическая идеология, в которую в качестве компоненты встроена индустриализация, оправдывает и обосновывает преображение мира. Но это — уровень идеологии. Тревожное чувство не иссякает. В стрессовой ситуации всегда актуализуются архаические стереотипы. Вычеркнутый из атеистической картины мира Дьявол получает новую номинацию — мирового империализма. Мифологема империализма сложна и многослойна, но собирательный образ Запада присутствует в ней обязательно. Тогда сама индустриализация обретает высшую санкцию: борьбы с Дьяволом.