М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк

Одна из проблем изучения конспирологии заключается как раз в том, что исследователь зачастую опасается эффекта отождествления рассматриваемого вопроса с личными убеждениями автора. Поэтому некоторые исследователи заранее оговаривают свою «непричастность» к конспирологическому мышлению: «Сам автор не разделяет подход к интерпретации истории через призму заговора и считает распространение конспирологических доктрин социально опасным явлением. Этический императив авторской позиции построен в соответствии с принципами интернационализма и толерантности» {16} 16 Багдасарян В. Э. «Теория заговора» в отечественной историографии второй половины XIX-XX вв. М.: Сигналь, 1999. С. 1. . Не отрицая ни толерантности, ни принципов интернационализма, заметим, что подобная позиция, граждански оправданная, к сожалению, накладывает свой отпечаток на особенности исследуемой темы, «заставляя» учёного постоянно апеллировать к «этическому императиву». Последнее обстоятельство имеет ряд объективных причин.

Следует признать, что уровень методологического исследования «теории заговора», как в зарубежной, так и отечественной науке, до сих пор не обрёл должной высоты, несмотря на важность и актуальность рассматриваемой проблематики. Подавляющее число работ носит описательный, перечислительный характер, объясняемый, впрочем, особенностями предмета изучения. Широта и многообразие эмпирического материала чаще всего «закрывают» собой необходимость поиска того социокультурного основания, наличие которого и определяет самобытность «теории заговора». Об этом говорит современный французский учёный Л. Дарол: «В большинстве существующих исследований тайных обществ делались попытки дать определения этому уникальному явлению, и всё же до сих пор более или менее удовлетворительной формулировки не найдено. Это связано с великим разнообразием признаков, присущих различным секретным организациям; то, что является сутью одной, не подходит другим» {17} 17 Дарол Л. Тайные общества. М.: Крон-Прес, 1998. С. 7. . Теоретическая неразработанность проблематики, связанной с «теорией заговора», приводит к тому, что конспирология становится объектом односторонне-оценочных или общих, зачастую выработанных походя, в контексте иных исследовательских проектов, определений. С этим связано и отсутствие соответствующего терминологического и понятийного базиса, без которого полноценный анализ «теории заговора» также представляется малопродуктивным. В рамках предлагаемого исследования данные трудности предполагается если и не решить полностью, то наметить основные пути и возможности их преодоления. Безусловно, для этого необходимо осмысление всего практического и теоретического материала, накопленного в данной области.

В начале нашей работы мы должны оговорить важный терминологический аспект. На протяжении всего исследования мы будем пользоваться двумя внутренне близкими понятиями: «теория заговора» и «конспирология». Как правило, сегодня между двумя данными понятиями не делается различий, и их употребляют в качестве абсолютных синонимов. Признавая несомненную близость конспирологии и «теории заговора», укажем на особенность их употребления в нашей работе. Понятие «конспирология» у нас смещается в сферу социально-онтологическую, связанную с формированием и функционированием общественного сознания. Поэтому зачастую мы будем пользоваться такими определениями как конспирологическое мышление и конспирологическое сознание. «Теория заговора» в обозначенном контексте выступает больше как операционная схема, содержащая и отражающая основные структурные компоненты изучаемого феномена. Подобное функциональное разделение, на наш взгляд, позволяет достичь некоторой методологической упорядоченности, не прибегая к усложнённому понятийному конструированию.

Конечно, к вопросам, так или иначе связанным с «теорией заговора» и конспирологическим сознанием, обращалось и обращается немалое количество исследователей. Среди зарубежных авторов можно выделить следующие имена: X. Арендт, С. Дудаков, Д. Б. Дэвис, У. Лакер, Д. Пайпс, Л. Поляков, Р. Хофштадтер, У. Эко, С. Ютен — к концептуальным разработкам и моделям которых в контексте нашей работы мы, безусловно, будем обращаться. Следует отметить, что западная гуманитарная наука накопила достаточный материал по проблеме «теории заговора», хотя и здесь существует ряд серьёзных трудностей. Во-первых, основной корпус работ носит описательно-эмпирический характер, отражающий широкий спектр вариантов «теории заговора», отдельных авторских конспирологических построений. Но закономерным результатом изобилия фактического материала является методологическая ущербность в изучении «теории заговора». Сошлёмся в качестве яркого примера на мнение Дж. Энтина, полагающего, что роман У. Эко «Маятник Фуко» может стать адекватным инструментарием в изучении конспирологии {18} 18 См.: Энтин Дж. Теории заговоров и коспиративистский менталитет // Новая и новейшая история. 2000. № 1. С. 70. . При всей фактической насыщенности, книга Эко, конечно, прежде всего, художественное произведение, со всеми специфическими чертами, присущими литературному тексту. Во-вторых, имеющийся методологический базис у названных авторов практически полностью построен на использовании неофрейдистского подхода в толковании генезиса «теории заговора», её основных содержательных и структурных моментов. Поэтому использование иностранных источников, на наш взгляд, имеет свои естественные ограничения и трудности.

К сожалению, корпус работ отечественных авторов, по сравнению с западными исследованиями, не столь велик. Причина в том, что отечественные исследователи заняты в основном анализом исторических аспектов «теории заговора», причем почти исключительно на российском материале. Например, в уже цитированной, содержательной и фактологически насыщенной работе В. Э. Багдасаряна «“Теория заговора” в отечественной историографии второй половины XIX-XX вв.» большое место уделяется подробному описанию содержательной стороны «теории заговора» в начале XX столетия с позиции выделения субъекта заговора. По преимуществу субъект заговора характеризуется с точки зрения его этнической принадлежности. Автор подробно описывает те или иные варианты, вплоть до таких экзотических, как представление о финнах как главном двигателе заговора. В известной степени богатство и разнообразие материала диктуют описательно-перечислительный способ его подачи и интерпретации. Однако нельзя не выделить работы А. Я. Авреха, А. С. Ахиезера, В. М. Боковой, А. Г. Дугина, Я. А. Гордина, А. Г. Зорина, И. А. Исаева, В. А. Исакова, Б. И. Колоницкого, В. Г. Немцовского, А. Е. Петрова, А. И. Фурсова, А. Цуладзе, Е. Б. Черняка. Собственно проблема методологической составляющей исследования «теории заговора», своего рода, как мы уже говорили, «методологического дефицита», находит своё понимание в работах перечисленных авторов. Так, Е. Б. Черняк отмечает следующее: «Изучение секретных обществ может производиться под разными углами зрения, например, как часть гражданской истории, а также истории общественной мысли. Не менее оправданы социологический подход или исследование тайных союзов как выражения определённой социальной психологии» {19} 19 Черняк Е. Б. Невидимые империи: Тайные общества старого и нового времени на Западе. М.: Мысль, 1987. С. 5, . Помимо представленной точки зрения, которую весьма условно следует определить как социально-гуманитарный подход, можно говорить и о наличии радикального подхода к пониманию методологических основ «теории заговора», актуализирующего методологические приёмы естественных наук. «Трудно понять, как могут заниматься историей заговоров учёные, не знающие, как проходит сигнал по сложной радиотехнической схеме, или как работает система управления сборочным конвейером, или какие трудности встречаются при распределении финансов в крупных фирмах, или государствах» {20} 20 Брюханов В. А. Заговор графа Милорадовича, М.: ACT, 2004. С. 398. — утверждает другой современный российский исследователь.