Лорен Грэхэм - Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе

Вскоре, однако, стало ясно, что идеи Уилсона встречают отрицательную реакцию со стороны более ортодоксальных марксистских авторов. Для Дубинина и его друзей идеи о биологических основах положительных качеств человека представлялись не более приемлемыми, чем представления тех, кто рисовал образ «оскала» природы. Попытки объяснения «альтруистического» поведения человека влиянием генетических факторов являются не менее ошибочными, писал Дубинин, чем попытки обнаружить «врожденную агрессивность», свойственную якобы человеку. Обе эти точки зрения, отмечает Дубинин, повторяют старую ошибку, «биологизируя» человека, рассматривая его как животное, а не как социальное явление [563].

После того как Уилсон (на этот раз в соавторстве с Чарльзом Ламсденом) опубликовал очередную книгу [564], в которой выступил с открытой критикой марксизма, реакция советских марксистов на развиваемые им идеи стала более ясной и определенной. По мнению Ламсдена и Уилсона, марксистская интерпретация истории человечества сходна с интерпретацией процесса биологической эволюции, предложенной ламаркизмом, поскольку обе эти интерпретации предлагают «неправильное описание механизмов, лежащих в основе изучаемых процессов». Сравнив марксизм с ламаркизмом, авторы книги задели советских авторов за живое, поскольку, как об этом уже упоминалось выше, отношение марксизма к ламаркизму было той темой, которая носила достаточно болезненный характер для советских исследователей (см. главу 4).

Теперь к бичеванию концепции социобиологии, начатому Дубининым, присоединяются и другие советские авторы. А.М. Каримский связывает ее идеи с идеями «буржуазной философии», «социального бихевиоризма», «неомальтузианства», а также тем, что он называет «антирабочей, антипрофсоюзной политикой капитализма», с расизмом, манипулированием сознанием и поведением людей. Все эти явления, по мнению Каримского, являются следствием существования в мире напряженности, гонки вооружений и характерны только для Запада [565].

И.Т. Фролов — лидер реформаторов советской философии — был более сдержан в своих оценках концепции социобиологии. В своих работах он говорит о «слабости и бесперспективности социобиологического подхода», отмечая одновременно наличие в нем «интересных частных наблюдений и выводов». Главный недостаток этого подхода, пишет Фролов, заключается в том, что представители социобиологии не понимают, что специфика человека как биосоциального существа состоит в том, что его превращение в существо «сверхбиологическое» в основном высвободило его из-под власти эволюционных механизмов [566]. Во время беседы, состоявшейся у меня с И.Т. Фроловым в марте 1985 г. в г. Бостоне, он с известной симпатией отозвался о взглядах Уилсона. Несколько ранее, полемизируя в одной из своих статей с теми советскими философами, кто критически относился к сравнению человека с животными, Фролов отмечал, что, по данным науки, различие между информацией, содержащейся в генах человека и шимпанзе, составляет лишь около 1 %, и призвал советских биологов заняться (вслед за представителями социобиологии) изучением значения этого небольшого различия [567].

Из всех вопросов, обсуждавшихся в связи с дискуссией о соотношении биологического и социального, проблема преступности и других видов отклонений от существующих норм была одной из наиболее животрепещущих и имеющих большое практическое значение. В ранних советских работах эта проблема получала вполне определенное решение: преступность рассматривалась как преходящее явление, вызванное бесправием, эксплуатацией и несправедливостью, характерными для жизни капиталистического общества. Так, в первом издании Большой Советской Энциклопедии, вышедшем в 1940 г., в статье «Преступление» говорилось о том, что «в действительности преступление возникло только на том этапе развития общества, когда появилась частная собственность, классы и государство, и имеет определенный классовый характер» [568]. При этом предполагалось, что с победой социализма исчезнут и те социальные причины, которые вызывают различного рода социальные отклонения, включая преступность.

Однако и в 70-х годах было по-прежнему очевидно, что преступность в Советском Союзе не исчезла. Представители старшего, консервативно настроенного поколения советских людей были обескуражены буйным, а зачастую носящим и преступный характер поведением советской молодежи, а также некоторых из числа их собственных ровесников. Разочарование в прежних объяснениях существования преступности вело к поискам альтернативных объяснений, что нашло отражение и на страницах художественной литературы. Так, например, один из героев романа известного советского писателя Ю. Семенова — работник уголовного розыска — следующим образом рассуждает на тему о борьбе с преступностью: «Хочу теоретически разобраться в тезисе, который давно уже сформулирован: „Причины преступности, ее базис ликвидированы“. В чем же тогда дело, если социальной подоплеки нет? Почему грабители? Хулиганы? Насильники? В чем дело?.. Такой ли уж реакционер Ломброзо? И нужно ли постоянно атаковать Фрейда? Что есть причина той или иной человеческой аномалии? Как можно рассчитать на компьютере генетический код того или иного преступника? Можно ли это вообще делать? Нет ли в этом нарушения нашей морали?» [569]

Советские юристы, генетики и другие специалисты начали обнаруживать возрастающий интерес к генетическим трактовкам поведения человека, результатом чего явились первые советские публикации на эту тему, появившиеся в 70-х годах. Среди этих публикаций были и такие, в которых утверждалось, что у мужчин была обнаружена связь (получившая название «синдром XYY») между набором хромосом и преступным поведением; следует отметить, что аналогичные исследования, проводимые в Бостоне (Массачусетс), были запрещены под давлением общественного мнения [570].

Обратившись к советским работам по криминологии, нельзя не заметить в них возрастающую тенденцию отдавать предпочтение врожденным факторам при объяснении причин, вызывающих преступное поведение у человека. В своей статье, опубликованной в 1966 г., юрист Н.А. Стручков отрицал наличие биологических «причин», вызывающих преступное поведение, замечая тем не менее, что, по его мнению, можно говорить о наследовании человеком некоторых черт личности [571]. Подобные заявления рассматривались как подрывающие основы той позиции, которую отстаивал ведущий советский психолог А.Н. Леонтьев, настаивавший на том, что «личность» является продуктом среды. Еще более определенно, чем Стручков, по этому вопросу высказался С.А. Пастушный, написавший в 1973 г. о том, что данные науки свидетельствуют в пользу существования предрасположенности отдельных людей к совершению преступлений, слабоумию и тому подобным проявлениям [572]. В работе, опубликованной в 1975 г., юрист Г.А. Аванесов уже не стесняется употреблять слово «причина», говоря о врожденных свойствах людей, совершающих преступные действия [573]. Еще один юрист — Б.С. Волков в работе, написанной в 1975 г. и носящей название «Детерминистическая природа преступного поведения», утверждал, что «биология, биологические свойства и особенности того или иного человека оказывают огромное влияние на процесс формирования социальной направленности его личности» [574]. Авторы учебника по криминологии, опубликованного в 1979 г., придерживались более осторожного взгляда на этот вопрос, отмечая, что биологические особенности могут влиять на формирование поведения человека (включая преступное поведение), но не могут рассматриваться как его причины [575]. Как видим, среди советских авторов по-прежнему нет согласия по вопросу о роли биологических факторов в формировании преступного поведения. Авторы, разделявшие точку зрения философии диалектического материализма, продолжали утверждать, что преступление — это явление социальное, а не биологическое. В то же время эти же самые авторы стали обращать все большее внимание на роль генетических факторов в формировании «физиологических основ» личности преступника [576].