Коллектив авторов - Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация? (сборник)

Определение В. И. Козлова: «Этнос – исторически сложившаяся социальная общность людей» – представляется мне недостаточным. Действительно, наличие социальных институтов превращает первичную популяцию сходных особей в этнос, но ведь и сами эти институты не могли бы найти приложение вне людей. Поэтому мы помещаем этнос в «зазоре» между природой и обществом. Географические условия могут способствовать либо зарождению нового этноса в комбинированных ландшафтах, либо миграциям (в ландшафтах монотонных) и вопрос о «незаконнорожденности» какого-либо этноса не имеет смысла.

Будучи последовательным противником расизма, я вижу «биологичность» этноса не в его анатомических и генетических чертах, а в поведенческих, в системе условных рефлексов, которые со времен И. П. Павлова рассматриваются как раздел биологии. С этим соглашается сам В. И. Козлов, вопреки своему тезису о «социальности» этноса. Например: «Зерна национализма не дали бы всходов, если бы они не питались, прежде всего, психологически естественной симпатией к людям того же языка, культуры, внешнего вида и т. п. и столь же естественной настороженностью по отношению к этнически чуждым людям». Это значит, что этническая близость – ощущение, т. е. явление природного порядка, а не умозрений, что тут же подтверждает сам В. И. Козлов фразой: «Дети – безнациональны и теряют это свойство» при получении информации от взрослых, «а также при контактах с людьми другой этнической принадлежности». Значит, в основе этноса лежит стереотип поведения и противопоставления «нас» – «чужим», что и требовалось доказать.

Перейдем к связи этнологии с географией. В. И. Козлов утверждает, что «родоплеменная форма социальной организации была универсальным этапом в развитии всех народов мира… вне зависимости от природных условий». Но он же пишет, что «природные условия территории влияют на жизнь людей, отражаясь в некоторых особенностях их хозяйственной деятельности, культуры, быта и психики». А далее В. И. Козлов говорит: «переселенцы-земледельцы, например, будут стараться и на новом песте заниматься земледелием, а скотоводы – скотоводством, со всеми обусловленными этими особенностями их жизни, чертами культуры и быта; называть же это свойство этическим нет оснований». Все три тезиса исключают друг друга *1, и чему верить, не ясно.

Верно, что социальная формация не зависит от характера ландшафтов. Но ведь племена, носители этой социальной системы, от них зависели полностью. Одни охотились за мамонтами, другие ловили рыбу, третьи собирали дикорастущие злаки и т. д. Они различались языком, бытовыми навыками, обрядами и внешним обликом, потому что приспособление к ландшафтам себя и ландшафтов к себе влекло за собой этническую дивергенцию, благодаря которой человек оказался и пластичным и способным активно влиять на географическую среду, почему мы и предложили называть мозаичную антропосферу – этносферой. Прогресс общественных отношений шел своим путем, значит, то, на что влияют природные условия, не социально *2.

Если соединить содержание всех трех цитат, то будет воспроизведен именно мой тезис: этнос связан с природными условиями, а социальная структура от них не зависит. Значит, этническая целостность по природе социальна.

Но вот в чем я не могу согласиться с В. И. Козловым, так это с воспроизведением им взгляда Ш. Монтекскье, согласно которому не только хозяйственная деятельность и быт, но и психика определяется природными условиями. Природа Норвегии за последние 2000 лет не изменилась, однако походы викингов, людей специфического психического склада, происходили лишь в IX–XI вв., а до и после этого норвежцы ловили селедку и подчинялись то Дании, то Швеции. Следовательно, здесь мы наталкиваемся на явление иного порядка, с моей точки зрения – на пассионарность.

В. И. Козлов считает, что в древности «пассионарность не играла никакой роли… их (пассионариев) либо изгоняли из племени, либо просто убивали». В. И. Козлов понял идею почти правильно: пассионарии обречены. Но если бы они всегда погибали, не успев ничего сделать, то прогресс был бы невозможен.

Стремление во что бы то ни стало рассматривать этнос как «один из видов социальной близости» заставляет В. И. Козлова приводить примеры, говорящие об обратном. Так, утверждение, что «деление на свободных и рабов в Римской империи имело большее значение, чем принадлежность к тем или иным этническим группам», дает повод припомнить, что slavus означало – военнопленный, т. е. иноплеменник. Кроме того, были и рабы, воспитанные в «инкубаторах», т. е. по культуре и стереотипу – бесправные римляне. Гражданских прав они не имели, но возможности их были больше, чем у римских бедняков и провинциалов, так как мужчины были клиентами, а женщины – наложницами своих богатых господ, разделяя с ними выгоды их положения.

Не согласен я и с интерпретацией роли религии, опять-таки на приведенном В. И. Козловым примере. «Французы-католики рьяно уничтожали французов-протестантов (гугенотов), вынуждая их бежать в Англию; притесняемые протестантами-англичанами, католики-англичане искали помощи у католиков Франции». Нет, тут были политические коллизии, в которых принадлежность к той или иной вере была делом второстепенным. Суть в том, что гугенотство охватило провинции Франции с преобладанием национальных меньшинств: Ла-Рошель – столица кельтской Вандеи; часть населения Гаскони и Наварры – баски; крестьяне в Севеннах – потомки галлов. Все эти районы – древние противники французской короны. И наоборот, Париж, Шампань, Лотарингия – области, населенные некогда франками и бургундами, а также нынешняя Бельгия – были оплотом католицизма. До конца Столетней войны южная и югозападная Франция, где еще не говорили по-французски, боролась против засилья северной Франции и Парижа, сначала как альбигойцы, потом под знаменем Плантагенетов; затем они это продолжили, приняв кальвинизм. Лозунги менялись, а борьба шла, пока в XIX в. не закончилась этническая интеграция.

И, наконец, неужели В. И. Козлов всерьез считает, что безграмотные гасконские бароны, полудикие севенские горцы, удалые корсары Ла-Рошели или ремесленники предместий Парижа и Анжера в самом деле разбирались в тонкостях трактовки предопределения или пресуществления? Если же они, тем не менее, отдавали жизнь за мессу или библию, то, значит, то и другое оказалось символом их самоутверждения, а тем самым, индикатором глубинных противоречий (этнических), ибо на обеих сторонах сражались и крестьяне, и дворяне, и буржуа.

Не теологические догмы создают народы, а этносы, возникающие естественным путем, принимают новое исповедание веры, приспособляя его к своим особенностям. Конечно, сикхизм, упоминаемый В. И. Козловым, – религия, но не только религия. Ведь если бы кто-нибудь в Москве воспринял учение Нанака, то он все-таки не стал бы сикхом, и те его за своего не сочли бы. Выйдя из системы каст, сикхи создали новую этническую целостность. Это случай этнической дивергенции, довольно частый в истории.