Владимир Шигин - Поэзия матросской революции

Что касается самих матросов, то те были вообще в восторге от столь высокой оценки их революционной деятельности. Кстати, впоследствии при публикации поэмы «Двенадцать» и советские цензоры уже по иным мотивам также вымарывали Христа из последней строфы, вписывая вместо него все того же обожествленного матроса.

Историки литературы А. Меньшутин, А. Синявский в своем труде «Поэзия первых лет революции» пишут: «Известно, что современники Блока, не зная „куда девать“ Христа в „Двенадцати“, иногда прибегали к наивной хитрости и пытались как-то „исправить“ или „подновить“ текст поэмы. Некоторые чтецы, выступавшие с „Двенадцатью“ перед массовой аудиторией, заменяли последнюю рифму на „более подходящую“ и впереди красногвардейского отряда выпускали „матроса“, что, конечно, их слушателям было ближе и понятнее. Но нельзя не заметить, насколько проигрывает поэма Блока при подобной (казалось бы, такой незначительной) „замене“. „Впереди идет матрос“ – такое „исправление“, помимо всего прочего, снимает нарастающий к финалу обобщенно-символический план поэмы, сообщает ей сугубо „местный“ колорит, обытовляя и, таким образом, нарушая ее „всемирное“ звучание».

Ну, а что думал по этому поводу сам автор? «…Я у каждого красногвардейца вижу ангельские крылья за плечами», – говорил Блок в период создания «Двенадцати». Ну, а если сам автор считает красноармейцев ангелами, то почему бы и матросу не предстать в образе Христа? По крайней мере, это вполне укладывается в логическую схему самого А. Блока.

Да и позднейшими исследователями поэмы был собран большой материал, позволяющий со всей определенностью говорить о том, что образ Христа в трактовке А. Блока очень далек от церковного понимания и во многих отношениях прямо ему противоположен. От традиционного Христа здесь осталась, по сути дела, лишь идея «святости», «высшей правоты» и «человечности», тогда как целый ряд канонических представлений, связанных с этим именем (например, идея примирения и всепрощения) был отброшен А. Блоком или резко переосмыслен. Поэтому «блоковский Христос», не являясь, по сути, настоящим Христом, в реальности весьма близок к своей подмене – Матросу.

Таким образом, хотя никакой матрос в «Двенадцати» в авторском тексте не фигурирует, как архетипически, так и согласно авторской логике, он там вполне на месте и посему может вполне претендовать на роль революционного Христа.

Подобострастность Блока перед матросской братвой не осталась незамеченной его коллегами по литературному цеху. В том же 1919 году Зинаида Гиппиус, возмущенная позицией Блока, обратила к нему язвительные строки:

В ответ на это разобиженный Блок, заступился за своих героев-матросов эпиграммой:

Эдуард Багрицкий в 1922 году, в связи с первой годовщиной со дня смерти поэта, в стихотворении «Александру Блоку» вспомнил и обыграл именно тему Христа-матроса. По Багрицкому мертвого А. Блока на том свете сопровождают тени рожденных им матросов-мессий. Но рожденные Блоком матросские мессии не благодарны своему создателю, наоборот, с лютой ненавистью мешают ему спускаться в «ночную тьму». А где-то наверху в дневном просторе последователи этих мессий уже вовсю вершат зло из своих винтовок-трехлинеек:

Споры о том, насколько этично поступил Блок, обожествив революционную братву, не утихали и в советское время. Из критической статьи: «В советское время подчеркивалось, что поэт принимает революцию, поставив впереди двенадцати революционеров (двенадцати апостолов) Иисуса Христа: „В белом венчике из роз впереди Иисус Христос“. Кстати, некоторые противники „религиозного дурмана“ считали неуместным, снижающим революционный пафос поэмы, появление Христа во главе двенадцати. Они предлагали другой вариант последней строки: „Впереди идет матрос“, не заботясь о том, что с матросом не совсем совместим белый венчик из роз. Но если придерживаться реальности, что вовсе не входило в замысел Блока, оправдывавшего революцию высшим из возможных оправданий – именем Христа, матрос и на самом деле был бы более уместным впереди героев поэмы. Ведь они тесно связаны с разбойной, уголовной стихией, с кровью, грабежами (на спину надо б бубновый туз; запирайте етажи, нынче будут грабежи)»

В связи с проблемой «Христос-матрос» уместно привести и следующие соображения комментаторов поэмы «Двенадцать»: «Петька и Катька до появления „буржуя“ Ваньки составляют пару, к которой приложимо суждение Блока о матросе и проститутке: „Матрос и проститутка были, есть и будут неразрывной классической парой, вроде Арлекина и Коломбины <���…> Мы <���…> знаем, что матрос с проституткой нечто совершенно иное, чем буржуй с той же самой проституткой, что в этой комбинации может не быть тени какой бы то ни было грязи; что в ней может быть даже нечто очень высокое“». Ну, что тут сказать? Если уж матрос уподоблен Христу, то почему бы и проститутке на стать матросской Марией Магдаленой?

Отметился перед матросской аудиторией забытым ныне стихотворением «Матрос в Москве» и Борис Пастернак. Критики единодушно считают это стихотворение весьма слабым. Но автор вовсе не претендовал здесь на изысканность и стиль – главным было иное – вовремя засвидетельствовать свою лояльность матросам, и тем самым обезопасить себя от их произвола. Надо признать, что верткий Пастернак с этой задачей справился вполне. В том, что стихотворение «Матрос в Москве» конъюнктурное и написано на потребу публике сходятся практически все критики.

Своего «Матроса» Пастернак сочинил по одним данным зимой с 1917 на 1918, по другим зимой с 1918 на 1919 годы. Официально оно датировано 1919 годом. С чтением этого «шедевра» Пастернак неоднократно выступал перед матросской аудиторией, опубликовал же его лишь в конце 1921 года, включив в раздел «Эпические мотивы» своей книги «Поверх барьеров». Таким образом, если для Блока матросы являлись мессиями, то для Пастернака они эпические герои.