Валерий Ганичев - Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой

Эволюция эскадр представляется весьма важным умением. Но для эволюции с 20, 30 и 50 кораблями нужны правила. Военный флот должен быть всегда готов не только дать отпор неприятелю, но и разгромить его. И его уход в море и возвращение должны производиться в строе ордера баталии. С тех пор, как галеры стали меньше играть роль свою в открытом море, почти вся артиллерия военного корабля стала бортовой. Значит, корабль тем самым должен поворачиваться лагом к неприятелю. Кроме того, борт корабля не должен закрываться другим кораблем своего флота. – Иван Логинович поднял вверх палец и сделал паузу.

– Только одно построение может удовлетворить всем этим условиям, а это именно есть кильватерная колонна. Эта колонна есть единственное построение для боевой дипозиции и служит основой для морской тактики.

Он же торжественно, как дьякон в церкви, затянул:

– Ваш бог – линия! Ли-ни-я! Ли-ния киль-ватер-ная – вот бог морского командира. Дабы этот строй, представляющий длинную линию орудий, не мог быть расстроен или порван в каком-нибудь более слабом месте, есть необходимость иметь в этой колонне только суда с одинаково сильным бортовым огнем. То есть суда высших и одного и того же рангов. А каковы они? То только линейные корабли, из которых и должен состоять строй баталии. Назначение фрегатов и прочих иное. Итак, посмотрим, каковы были линии в славных битвах известных флотоводцев.

Кутузов подался ближе к схемам и заводил указкой по линиям, в которые выстраивались боевые корабли. Непреложный закон морского боя, утвердившийся во всех флотах, прочно укладывался в головы будущих капитанов и вершителей тактики морских баталий…

Вот оно – море! С его крепким, вырывающим из рук парус, ветром, с серовато-бирюзовым покрывалом, нашивками белых гребешков, с приводящим в восторг простором. Нет, не зря он рвался в морское дело, не зря бредил во сне, подставляя лицо порывистым шквалам, не зря избрал смыслом – служение морскому флоту. И до этого первого выхода в Финский залив Федор бывал в Кронштадте, проходил тут корабельную практику, учился взбегать по вантам стоящей у прикола яхты, изучал «внутренности» и «наружности» кораблей, выполнял команды по управлению парусами, учился заряжать пушку и стрелять ядром и картечью. Но этот выход на новом линейном корабле, по местам победных боев петровского флота преобразил и захватил юношу. Все ладилось у него, все получалось быстро и точно, словно бывал он в таком походе не единожды. Тогда же с ним произошло что-то необычное. Какая-то неведомая сила наполнила его, в голове прояснилось и просветлело, виделось отчетливо и далеко, терпкость солоноватого воздуха наполняла грудь, дышалось глубоко и беспрепятственно. Может быть, тогда море, подчиняясь Божественной силе, и сделало его своим избранником, ибо многие годы после этого не ведал он усталости от изнуряющих и расшатывающих корабли и людей дальних переходов, не разрывала, не выворачивала его нутро качка, не отравила его заплесневелая вода и вонючая солонина, не победил в открытом бою на морских волнах враг. Избранник моря не ведал тогда этого, отправившись в первое свое плавание на корабле «Евстафий» из Кронштадта к Гогланду. В первой половине дня пройти далеко вперед не удалось – дул крепкий противный ветер. Капитан Степан Мартынов искал выгодный галс, заставляя матросов по нескольку раз карабкаться вверх по реям.

– Опять мордавинд сегодня загоняет, – мимоходом бросил боцман, когда Федор дублировал очередную команду капитана. Непочтительность к старшему не понравилась. «Негоже так про капитана».

– Мутит, господин гардемарин? – покровительственно спросил ловивший каждое слово капитана боцман. Федор помотал головой.

– Да вы не бойтесь, траваните, и все будет ладно, – продолжал боцман.

– Ну что ты пристал? – начал сердиться Ушаков. – Не мутит меня.

– Вы не думайте, что то стыдно для моряка, – не обращал внимания на раздражение Федора боцман. – Вон все делают.

Действительно, то один, то другой гардемарин бегал в гальюн и освобождался от изнуряющей тошноты. Ушаков же не чувствовал никакого неудобства внутри, качающаяся палуба удобно подставлялась под ноги, он цепко держался за ванты, когда «проигрывал» за матроса, нутром чувствовал, когда надо попридержаться, а когда потравить лишь, как точно сбалансировать на качающейся рее. И даже вахта, которую он дублировал, не казалась ему неудачной. А вахта досталась ему самая плохая, с двух до шести утра, когда слипаются глаза, пронизывает сыростью ветер, пугает неизвестностью темнота и как-то подозрительно скрипит корпус корабля, о который тревожно и гулко бьется волна, а клочья тумана скрывают не только далекое побережье, но и выдающийся вперед бушприт. Команды Ушаков старался отдавать четко и отрывисто, как делал это капитан. Голос, однако, ломался, возникали паузы, он лихорадочно думал, что еще надо предпринять. Капитан же, стоявший, казалось, целые сутки за спиной гардемарина, одобрительно отзывался о его действиях: «Молодец!» Ушаков думал, что вот и он, наверное, если бы вел корабль, не спал бы вовсе. А спать-то надо, лишать себя бодрости негоже. Приучал себя и в корпусе, и здесь засыпать сразу, открывать глаза за пять минут до побудки, а еще просыпаться, если что-то опасное назревает.

Стало светлеть. Ветер переменился, и надо было ложиться в дрейф. Отдал команду. Вахтенные и подвахтенные закарабкались наверх, распуская одни снасти, освобождая паруса и прикрепляя фалами другие. Покряхтывая и перекликаясь, соскакивали матросы на палубу.

– А ну, Серафим, проверь, вторая справа развязалась, кажись! – Боцман подтолкнул обратно вверх спустившегося последним русого новобранца. Тот побледнел, с мольбой взглянул на боцмана и гардемарина, затем обреченно шагнул к матче. Лез он тяжело, судорожно обхватывая переборки, долго не отпуская их, вроде бы пробовал на крепость.

– Сопля тамбовская! Чего тыкаешься носом? Не тащись! Лётом! Лётом иди!

– Зачем ты так, Андреич! – оборвал его Ушаков. – Он же первый раз в море.

– Дак и надо первый раз кричать, чтобы он крику боялся, а не высоты, – упрямо не согласился боцман и снова закричал: – Леший тебя дери! Куда ноги суешь! Выше! Выше!

– Этим не поможешь, – резко сказал Ушаков. – С ноги собьешь.

Новобранец замер – надо было переступить на горизонтальную перекладину. Одной рукой он держался за переборку и должен был ступить на качавшуюся в такт волнам рею. Но тут силы его оставили, он оступился и повис над палубой. Боцман с опаской взглянул на Ушакова и крикнул: «Разобьется!»

– Полотно! Полотно под него, быстро! – скомандовал вышедший из-за спины Ушакова капитан. Моряки проворно растягивали полотнище парусины под реем, взявшись за углы и подняв головы к болтающемуся новобранцу.