Игорь Ермолов - Русское государство в немецком тылу. История Локотского самоуправления. 1941-1943

Как видно, локотяне, столь самоотверженно защищая дворцовые ценности, тешили себя мыслью, что новая власть не даст им исчезнуть, сохранит как народное достояние. Однако вскоре все изъятое под усиленной военной охраной было отправлено в Москву. Предположение Б. Осипова о том, что романовские сокровища экспонируются в Оружейной палате, Эрмитаже, Третьяковской галерее и других музеях или хранятся в их запасниках, вряд ли верно. Вероятнее всего, ценности были либо разграблены советчиками, либо в период разразившегося вскоре голода их продали за границу [46] Исключение могут составлять лишь отдельные предметы незначительной ценности, которые до сих пор можно встретить в домах локотских жителей, а также чудом сохранившиеся полотна. Так, несколько картин С.Ю. Жуковского в настоящее время находятся в музее «Путевой дворец» г. Твери. .

Что касается локотского населения, согласно уже цитировавшейся докладной записке Матвеева, «в годы сталинских пятилеток район очистился от основной массы кулачества и от романовской дворцовой челяди. Однако идеологическое наследство последних заметно давало себя чувствовать и после, что несколько выделяло в невыгодную сторону этот район из среды соседних» [47] ЦНИБО. Ф. 1650. Оп. 1. Д. 77. Л. 79–89. . Нетрудно себе представить, что стоит за словами об «очищении» района. Нет никакого сомнения, что в годы «сталинских пятилеток» по району прокатилась жесточайшая волна репрессий. Жертвами же стали не только кулаки, то есть зажиточные крестьяне, которых здесь было больше, чем где-либо еще, но и все те, кто в той или иной мере сохранил монархические настроения, приверженность старому режиму. Учитывая специфику дореволюционного быта локотян, подозревать в контрреволюции можно было практически каждого. В то же время, несмотря на предпринятые советской властью усилия, полностью «перековать» локотян на новый, советский лад так и не удалось, что и предопределило события, происшедшие здесь в период немецкой оккупации.

События, происходившие в начале войны в южных районах Орловской области, ни в коей мере не подтверждают привычные представления об общем патриотическом подъеме советского народа и мобилизации всех сил на отпор врагу. В уже упомянутой докладной записке начальника штаба партизанского движения на Центральном фронте старшего майора госбезопасности Матвеева и исполняющего обязанности начальника разведотдела майора Быстрова начальнику ЦШПД генерал-лейтенанту Пономаренко сообщается следующее:

«В первые же месяцы отечественной войны в Комарический, а особенно в Брасовский районы вернулось несколько десятков раскулаченных и высланных. Они, в расчете на быстрый приход оккупантов, уже присматривались к бывшей своей собственности, прикидывая, во что обойдется ремонт жилого дома, каким образом использовать «свою» землю, выгодно ли восстанавливать мельницу и т. д., нисколько не скрывая своих настроений от окружающих» [48] ЦНИБО. Ф. 1650. Оп. 1. Д. 77. Л. 79–89. .

В той же записке отмечалось, что «политическим центром контрреволюции в оккупированных районах Орловской, а в недавнем прошлом и Курской областях являлся с первых же дней оккупации поселок Локоть Брасовского района Орловской области» [49] Там же. . При анализе причин столь необычной ситуации констатировалось, что она «была предопределена обстановкой, сложившейся еще до момента фашистской оккупации». Так, по утверждению Матвеева, как уже отмечалось, население Брасовского района в период с революции до начала войны «находилось всецело (!) под влиянием кулачества», что «ни в малейшей степени не способствовало большевизации района» [50] ЦНИБО. Ф. 1650. Оп. 1. Д. 77. Л. 79–89. . Тут же указывалось на сильные антисоветские настроения среди крестьян Брасовского района, засоренность местных партийных и советских организаций «чуждым элементом» и то, что в годы войны «по сравнению с соседними районами Брасовский район дал из числа партийно-советского актива относительно меньший процент партизан и относительно больший – предателей» [51] Там же. .

30 сентября 1941 года 2-я танковая армия вермахта генерал-полковника Г. Гудериана при поддержке авиации начала наступление из района Путивля на Орел. Не встретив на своем пути серьезного сопротивления, уже 3 октября она достигла Орла. В ходе продвижения основных сил 2-й танковой армии действовавший на ее левом фланге 47-й моторизованный корпус (17-я и 18-я танковые и 29-я пехотная моторизованная дивизии) повернул на северо-запад в направлении Брянска, устремившись навстречу соединениям 2-й полевой армии генерал-полковника М. Вейхса. Последней при поддержке 2-го и 4-го воздушных флотов, а также действовавшей севернее 4-й танковой армии генерал-полковника Г. Геппнера удалось в короткий срок проделать в советской обороне огромную брешь и выйти к Брянску. В результате оборонявшиеся здесь 3-я и 13-я армии Брянского фронта подверглись почти одновременным ударам 2-й полевой армии с запада и 2-й танковой армии с востока. 14 октября кольцо окружения сомкнулось. В результате южнее Брянска образовался огромный котел. Запертые в нем соединения двух советских армий вплоть до своей капитуляции 20 октября не прекращали попыток вырваться из окружения, реализовать которые удалось лишь немногим частям в наиболее слабых местах германской обороны [52] См.: Типпельскирх К. История Второй мировой войны. М., 1956. С. 198–200. .

Еще до того, как на улицы городов и сел Орловщины вступили немецкие танки, создававшаяся в течение двух десятилетий система политического, экономического и идеологического господства большевиков на местах рушилась подобно карточному домику. В последние дни накануне прихода немцев местные органы власти явно не контролировали ситуацию. Уже цитировавшаяся докладная записка Матвеева и Быстрова сообщает о том, что «эвакуируемые семьи партийного и советского актива провожались под свист и недвусмысленные угрозы со стороны распоясавшейся антисоветчины, а часть сотрудников учреждений упорно избегала, под различными предлогами, эвакуации» [53] ЦНИБО. Ф. 1650. Оп. 1. Д. 77. Л. 79–89. .

В условиях крушения советской власти местные советские и партийные органы строго выполняли директивы И.В. Сталина. Уже 3 июля 1941 года в своем выступлении «отец народов» призвал не оставлять противнику «ни килограмма хлеба, ни литра горючего». Покидая занимаемые немцами территории, партийные и советские руководители стали уничтожать имущество и продовольствие. Раздача не подлежащих эвакуации запасов местному населению была строго запрещена. Тем самым жители Орловской области обрекались на голодное существование. Так, из остававшихся на Орловщине к концу эвакуации 30 450 тонн зерна большевики сожгли 25 285. Сжигался и необмолоченный хлеб в скирдах. Безымянный мельник в разговоре с русским эмигрантом откровенно пояснил: «Ты что думаешь, красные для того палили, чтобы немцам не досталось? Хе-хе… Совсем не для того! Они хорошо знали, что немцы голодными не останутся. Нет, добрый гражданин, они палили для того, чтобы нас оставить голодными и чтобы мы, значит, пожалели, как, мол, хорошо нам жилось под красными и как плохо теперь». Такая линия Сталина вполне согласовывалась с его отношением к населению СССР, с одной стороны, и собственному партийному курсу – с другой. По словам Д.А. Волкогонова, люди для Сталина «никогда не имели значения. Никогда! Сотни, тысячи, миллионы мертвых сограждан давно стали для него привычными» [54] Цит. по: Гофман И. Сталинская война на уничтожение. М., 2006. С. 248. . Приказав уничтожать продовольствие, предприятия, жилые дома, «отец народов» отдавал приоритет своим конкретным политическим целям, совершенно не считаясь с оставляемым на оккупированных территориях населением. Как заметил А.С. Казанцев, «все, что освобождалось от контроля «любимого вождя и учителя», должно было умереть голодной смертью. Идеалом Сталина было оставить выжженную пустыню и на ней таких же голых, голодных, обезумевших от ужаса людей. Если бы он мог, он потушил бы и солнце, чтобы доказать, что светить и греть оно может только при советской власти» [55] Казанцев А.С. Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом. М., 1994. С. 174. . «Горят склады, горят поля, горят села!» – ликовал 20 июля 1941 года сталинский придворный журналист И.Г. Эренбург.