Коллектив авторов - Блокада Ленинграда. Народная книга памяти

Навестила нас и моя троюродная сестра Тонечка Моисеева. Она с трудом добралась из Новгорода, который сдали 20 августа 1941 года – на 6 дней позже Смоленска. Она рассказала, что к Ленинграду тянутся массы беженцев. Тоня прошла через горнило войны, работала на лесозаготовках в Карелии, санитаркой в госпиталях. С ней я встретился в 1978 году, когда она приехала в Ленинград из Светлогорска, что на Полтавщине, на похороны моей сестры. Тогда-то она и рассказала о своих мытарствах во время войны.

В июле – августе Ленинград наводнили беженцы из-под Новгорода, Луги, Нарвы, пригородов. Город готовился к обороне. Строили доты, засыпали песком памятники и витрины богатых магазинов, вывозили музейные ценности. К Нарвской заставе по Московскому проспекту в сторону Пулково к Колпино шли ополченцы. Наших танков и самолетов мы тогда не видели. Как теперь стало известно, Ворошилов и Жданов в Смольном обсуждали меры по подготовке города к сдаче фашистам. В те дни Сталин направил в Ленинград Г. К. Жукова. Это он организовал оборону города, собрал народное ополчение и принял другие меры, не позволившие немцам с ходу ворваться в Ленинград.

1 сентября 1941 года немецкий десант в районе станции Ивановская отрезал город от остальной части страны, а уже 8 сентября Ленинград оказался в полной блокаде. В этот день фашисты вели ожесточенные бомбардировки с воздуха. «Юнкерсы» шли волнами с перерывами в час-полтора. Из окна моей комнаты, выходившего на юг в сторону Обводного канала, я восьмого сентября вместе с сестрой и ее подругой Ниной наблюдал, как восемь «юнкерсов» средь бела дня с небольшой высоты пикировали на Бадаевские склады, сбрасывая на них бомбы. День стоял солнечный, видимость прекрасная, и нас эта картина безнаказанного уничтожения основного продовольственного склада города удивила и возмутила – в небе не было ни одного нашего истребителя, не было слышно ни одного разрыва зенитных снарядов. Отбомбив, немцы все на той же высоте, демонстративно, не торопясь, ушли в сторону Пулково.

Над складом поднимался столб черного дыма – горел сахар и другие продукты. Блокадники потом долго собирали перемешанный с землей сахар, собирали даже тогда, когда оставалась только сладковато-жирная земля.

Вскоре начался настоящий свирепый голод. Появились умершие от истощения. Продовольственные карточки ввели в конце июля, закончив составление списков. В октябре на карточку иждивенца полагалось 200 граммов хлеба (если он был в булочных). С ноября выдавали уже по 125 граммов – за ним с ночи стояли в очереди. Голод был в разгаре, но ленинградское радио 12 ноября довело до сведения горожан, что им только еще «предстоит угроза голода»!

17.09.41 г. радио сообщило, что в зоопарке смертельно ранен единственный слон в городе. Город бомбили 4 – 5 раз в сутки. После того как 18.09.41 г. наши войска оставили г. Пушкин и отступили к Средней Рогатке, начались беспощадные артобстрелы. Они велись теперь уже из района Пулковских высот. Обстрелы велись по расписанию и усиливались в часы, когда люди шли на работу и с работы, обстреливались места скопления людей, заводы.Мама пряталась в то время вместе с другими рабочими завода в трубах большого диаметра, которые лежали недалеко от их цеха.

Мы с сестрой навек благодарны нашей мамочке за спасение от голода. Она питалась в заводской столовой, а свою рабочую карточку отдавала нам. Как кормили на заводе, она не рассказывала, но мы знали, что, кроме жидкой баланды, там ничего не было.

Город наполнялся тревожными слухами. Удручало положение Москвы, с 20 сентября находившейся на осадном положении. К вечеру устанавливали аэростаты воздушного заграждения. По радио слушали Ольгу Берггольц. Слушали призывы к бдительности, выявлению немецких шпионов-диверсантов, переодетых в милицейскую форму. По ночам во время бомбежек и обстрелов я из окна наблюдал следы ракет, указывающих цели.

18 сентября немцы почти полностью разрушили мою родную улицу Правды от Разъезжей до Социалистической. Многие дома были разрушены, мостовая разворочена. Помню, как отовсюду слышались крики и стоны раненых. В мой дом попало 4 бомбы. Одна из них весом 250 кг (позже я нашел во дворе стабилизатор от бомбы) пробила стену дома на уровне седьмого этажа над нашей квартирой. С верхних этажей неслись крики раненых. Вскоре прибыла санитарная машина. Вместе с сестрой мы выносили раненых женщин и детей. В стене нашей комнаты образовалась трещина, свет через нее не проникал, но зимой мороз выводил вдоль нее снежные узоры. Трещину заделали уже после войны.

В одну из сентябрьских ночей немцы подожгли зажигалками, сброшенными с «юнкерсов», семиэтажный дом на углу ул. Марата и Звенигородской. Мне довелось из окна наблюдать жуткую картину горящего дома. В квартирах метались люди, некоторые выпрыгивали из окон в горящей на них одежде. Дом выгорел сверху донизу и долго дымился после пожара.

Вскоре мы с сестрой пережили еще один налет, когда бомба, вопреки теории вероятности, попала снова в тот же дом, где находилась наша квартира. Сестра, ее подруга и я услышали свист бомбы и устремились к выходу. Девочки успели выбежать на лестничную клетку, где их бросило взрывной волной на решетку, ограждающую шахту лифта, и поранило осколками стекла от выбитого вместе с рамой окна. Меня в прихожей бросило вместе с дверью в комнату соседа. Мы были контужены, долго не могли прийти в себя, но к врачам с такими «пустяками» не принято было обращаться, да мы и не знали, работает ли поликлиника № 37, что была рядом с нашим домом на ул. Правды.

После сухой и солнечной осени наступила ранняя и небывало суровая зима. Морозы стояли по тридцать градусов, дома не отапливались, за водой ходили к проруби, образовавшейся в месте взрыва бомбы на ул. Звенигородской, недалеко от гаражей бывшего Семеновского полка, в которых теперь складывали мертвецов, собранных на близлежащих улицах. Заледенелые тела привозили военные на грузовиках и складывали вплоть до отправки на Пискаревское кладбище. Настало страшное для всего живого время: голод и холод. Меня с сестрой и бабушкой Машей спасала мама. Она неведомо где достала чугунную буржуйку, а я проделал в стене, где шел вентиляционный канал, отверстие и установил трубу, сделав ее из куска водосточной трубы. Поэтому мы жгли всю нашу скромную мебель и книги, поддерживали хоть какое-то тепло ночью.

В комнатке при кухне появились первые трупы наших соседей, сначала умерли родители сестер Раевых, потом туда же положили супругов Горяевых. Вывезти их ни у кого не было сил. На кухне и в этой комнатке стоял такой же холод, как и на улице, – окна и рамы там были выбиты при взрывах бомб еще в сентябре.