Коллектив авторов - Блокада Ленинграда. Народная книга памяти

Когда стало совсем голодно и холодно, стало тяжело подниматься с постели. Водопровод и канализация не работали, света не было, только радио работало постоянно и не выключалось ни днем ни ночью. Просыпаешься, слышишь размеренный стук метронома в эфире и понимаешь, что все спокойно, тревоги нет. Приемников тогда было очень мало, в основном ламповые, и, согласно специальному распоряжению, с началом войны они подлежали сдаче в милицию для предупреждения шпионажа. Если в те годы у кого-то находили приемник, у него могли быть большие неприятности.

Запомнилось несколько моментов, связанных с радио. В то время была такая диктор – Мария Григорьевна Петрова, мы ее очень любили. У нее был очень мягкий, нежный голос, и она читала в эфире рассказы и сказки. Дети ее всегда с большим удовольствием слушали. Были другие передачи: приходили с фронта какие-нибудь солдаты, политработники, красные командиры (тогда не было еще офицеров) и рассказывали, как идут дела на фронте, старались ободрить жителей. Были и музыкальные передачи. Несмотря на все трудности, радио работало все время.

Наша семья состояла из мамы, папы, бабушки и меня с сестрой. Папа был инженером путей сообщения и до войны работал на изысканиях на Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Летом 1941 года он не успел уехать в экспедицию, и его отправили на оборонительные рубежи в районе озера Селигер, там строили дороги, противотанковые рвы, надолбы и так далее. Этот рубеж немецкие войска так и не смогли одолеть.

Мама была инвалидом и не могла работать, бабушка работала в Главсевморпуте, была такая организация. Главсевморпут занимался вопросами эксплуатации Северного морского пути, руководил ей Папанин, наш известнейший полярник. Когда немец подошел к Ленинграду, приняли решение эвакуировать эту организацию в тыл. Бабушка была единственным трудоспособным человеком в нашей семье, потому она осталась с нами.

Бабушка с мамой получали иждивенческие карточки, мы с сестрой – детские, на всех нас приходилось около 450 грамм хлеба. Запасов у нас, к сожалению, не было. Перед войной нас уверяли, что запасы делать не надо, что все будут обеспечены пайками, а бабушка была очень законопослушна. Но все оказалось не так. Часть скудных запасов, которые были в городе, эвакуировали на восток, Бадаевские склады, которые могли прокормить город еще пару месяцев, сгорели. Город всегда снабжался с колес, и больших запасов продовольствия не делали. Когда они оказались исчерпаны, начался лютый голод. Октябрь, ноябрь и часть декабря 1941 – 1942 годов были самыми тяжелыми месяцами, многие люди умирали прямо на работе или на улице – шел-шел человек, упал и умер. У меня началась дистрофия и туберкулез легких, настолько я был ослаблен.

Нас спасла счастливая случайность. Один наш родственник работал доцентом в Лесотехнической академии, их эвакуировали, но по каким-то причинам он вернулся в Ленинград. В этой академии был разработан способ получения дрожжей не помню из чего именно. И однажды дядя Володя пришел к нам домой и принес пачку дрожжей по килограмму каждая. Бабушка удивилась, зачем нам они, ведь муки нет, печь нечего. Он объяснил, что дрожжи можно употреблять в пищу – прокручивать в мясорубке, подсушивать и затем варить как макароны. До сих пор вспоминаю, какое это было удовольствие, есть не просто слегка мутную теплую водичку, а с дрожжами. Запах этой похлебки напоминал грибной суп! Потом оказалось, что дрожжи очень хорошо способствуют восстановлению сил.

Также ели столярный клей. Сейчас это звучит дико, но это действительно так. Столярный клей тогда делали из костей животных, раньше была даже такая профессия – старьевщик, они собирали кости, тряпье – все, что можно потом еще раз использовать. Из костей вываривали клей красно-коричневого цвета и высушивали его плитками. Плитку такого клея надо было расколоть, размочить в воде и выварить – получалось что-то вроде студня. Для вкуса в него добавляли соль, клали уксус, горчицу, перец – получалось вкусно. Зимой мы пили хвойный напиток – резали хвою и настаивали ее в воде, он спасал от цинги.

Однажды кто-то сообщил, что пришла маленькая посылочка от отца, за ней нужно было идти на Большую Пушкарскую улицу, в дом 37. В этом доме жил папин сотрудник, который приехал на несколько дней в командировку, его фамилия была, по-моему, Соколов. Мы с бабушкой медленно пошли по засыпанным снегом улицам в неблизкий для нас, по тем временам, путь. Дойдя до нужного дома, мы поднялись в квартиру. У них было тепло, Соколов сидел за столом и пил чай с чем-то вприкуску. После короткого разговора он передал бабушке небольшой свёрток, и мы ушли. Он не предложил нам даже стакана чая, хотя знал, что здесь жестокий голод, а он приехал с Большой земли, где пайки были несравненно большими и кроме хлеба давали приварок: сахар, масло, крупу, муку и мясо с рыбой – то, что нам могло привидеться только в голодном обмороке. Эта маленькая папина посылочка нас немного поддержала, там были масло, сахар, крупа и сушёный лук.

Как-то во дворе послышался крик: «Григорьевы! Григорьевы! Есть кто живой?» Бабушка выглянула в разбитое окно и, увидев девушку в полувоенной одежде, ответила: «Здесь! Здесь!» Девушка поднялась к нам на пятый этаж и рассказала, что пришла посылка с Большой земли от отца, нужно прийти в контору БАМ-проекта, которая размещалась на галерее «Гостиного Двора» по Садовой улице, и с собой взять мешочки для продуктов. Это было в середине или конце января 1942 года. Бабушка быстро собралась и, взяв маленькие мешочки, в которые отбирают геологические пробы и образцы, отправилась в путь. Каково же было её удивление, когда ей выложили несколько килограммов гречневой крупы, сахара, сливочного масла, сушеного лука и ещё чего-то. Бабушка просто опешила: у неё не было ни мешков, ни санок, а в руках такое богатство не унести. Возле здания «Гостиного Двора» нашлись брошенные санки, нашелся и большой мешок, какие-то наволочки, верёвки, и бабушка отправилась в обратный путь. Ее преследовала одна мысль: вдруг кто-нибудь догадается, что она везет продукты, при переходе через Неву по Кировскому мосту её ударят по голове, продукты украдут, а семья умрёт с голоду. Но всё окончилось хорошо.

Когда началась война, нашу школу закрыли, и внутри разместился госпиталь. Парты выбросили на улицу, потом их, конечно же, сожгли, и до весны 1942 года мы не учились. К весне детей осталось мало – многие умерли или были эвакуированы, и в нашем районе для оставшихся организовали объединенную школу. У нас было четыре урока в день, а днем нас водили в столовую, где давали дополнительный паек.Там давали шроты – не шпроты, а именно шроты, остатки жмыха от растений, из которых выжимали масло – подсолнечное, льняное… Жмых размельчали и лепили из него колобки. Еще давали соевое молоко, сделанное из выжимок пищевых отрубей.