Уильям Додд - Дневник посла Додда

За обедом Джеймс Макдональд и его супруга поддерживали весьма оживленный разговор. Супруги Мессерсмит и супруги Маурер также обедали вместе с нами. Зашла речь и о неприятностях, возникших у Маурера из-за его корреспонденции о плохом обращении нацистов с теми иностранцами, которые отказываются приветствовать их или просто похожи на евреев. Мауреру предписано выехать из Германии не позднее 6 сентября. В конечном счете я пришел к выводу, что Маурер по-своему почти столь же неистов, как и сами нацисты, но его точку зрения я вполне могу понять.

Пятница, 18 августа. Сегодня в посольстве побывали сорок представительниц клуба американских женщин в Берлине, чтобы приветствовать нас; мистер Гордон побеседовал с ними о положении в Германии под властью нацистов.

Фриц – дворецкий в нашем новом особняке, который скорее следовало бы назвать старым и в котором мы ведем такой образ жизни, что присутствие дворецкого просто необходимо, – явился ко мне сегодня в 9 часов и доложил, что меня спрашивает по телефону некий профессор Лангбайне. Взяв трубку, я узнал голос профессора Коура, который и в самом деле достаточно длинноног! [2] Немецкое слово «Лангбайне» в переводе означает «длинноногий». Коур сообщил мне, что один его знакомый вернулся вместе с Гессом из поездки к фюреру. Фюрера он называл № 1, Гесса – № 2, а своего знакомого – № 3. По его словам, Гитлер нисколько не изменил своих позиций. Коур говорил так, что если бы кто-нибудь и вздумал подслушивать наш разговор, он все равно ничего бы не понял и не догадался бы, о ком идет речь. Интересно, что за игру ведет Коур? Но положение в Германии сложное, и я стараюсь разобраться в нем.

Суббота, 19 августа. Министерство иностранных дел прислало мне и всем другим членам дипломатического корпуса приглашение присутствовать на торжественном съезде членов нацистской партии с участием самого фюрера, который должен состояться в Нюрнберге 2 и 3 сентября. Германское правительство оплатило специальный поезд и номера в гостинице. Было очевидно, что приглашение разослано по приказу гитлеровских главарей, тем более, что в первом же абзаце письма трижды повторялось слово «партия». Я сразу понял, что мое присутствие на этом сборище поставит меня в неловкое положение, и решил поехать лишь в том случае, если послы всех других государств примут это приглашение. Я попросил мистера Гордона выяснить, как относятся к этому приглашению французы, а сам продолжал раздумывать, не отказаться ли мне даже в том случае, если все остальные дипломаты поедут туда.

Понедельник, 21 августа. Сегодня я был на завтраке, устроенном доктором Гансом Дикгофом 19в гостинице «Адлон» на Унтер ден Линден. Ректор американского университета в Южной Калифорнии Руфус фон Клейншмид был его почетным гостем. Около двадцати представителей правительственных кругов присутствовали на этом изысканном завтраке, где подавалось три сорта вин. Я выпил всего один или два глотка.

После завтрака вокруг меня собралось несколько сотрудников министерства иностранных дел, чтобы выведать по возможности мои настроения. Особый интерес проявил ко мне министр просвещения Бернгард Руст, который совсем не говорит по-английски. Я завел речь о немецких историках – Моммзене, фон Ранке и других. Руст сказал, что евреи заставили Моммзена вычеркнуть некоторые места из его «Истории Рима», так как они бросали тень на этот «избранный народ». Я промолчал. Руст заявил, что Моммзена принудили к этому его издатели. Я снова промолчал. Кроме рассуждений по вопросам истории, я не сказал почти ничего такого, что могло бы стать достоянием гласности, но все же дал ясно понять, что сочувствую культурным деятелям Германии 900-х годов. В 4 часа я распрощался. Когда я выходил из гостиницы, метрдотель ресторана вышел, чтобы помочь мне сесть в машину. Он был немало поражен и, пожалуй, даже возмущен, когда увидел, что я пешком быстро зашагал в сторону посольства.

В половине пятого приехал испанский посол, чтобы посоветоваться со мной, следует ли нам присутствовать на съезде в Нюрнберге. Я был рад, что он держался без всяких условностей, так как мы оба не имели еще возможности вручить свои верительные грамоты. Я дал ему понять, что не поеду, и добавил, что все прецеденты подобного рода в истории Соединенных Штатов говорят против этого, сославшись на случай с лордом Сэквиллом в 1888 году во время президентства Кливленда и на подобный же случай с Джэксоном в 1811 году во время президентства Мэдисона 20. Испанский посол говорит по-немецки не хуже или, если угодно, не лучше меня. Мы подробно обсудили приглашение и пришли к единому мнению, но так как я видел его впервые, то все же не сказал ему определенно, как именно я намерен поступить.

Вторник, 22 августа. Я запросил указаний государственного департамента по поводу упомянутого приглашения и получил ответ, ни к чему не обязывавший правительство, но с оговоркой, что государственный департамент одобрит любое решение, которое я сочту правильным. Я сразу же решил, что не поеду, даже если послы всех остальных стран решат все-таки побывать там.

Без четверти одиннадцать зашел Эдгар Маурер, чтобы переговорить по своему делу, так как государственный департамент счел нужным отозвать его. В четверть двенадцатого приехал доктор Дикгоф из министерства иностранных дел с требованием немедленного отъезда Маурера. Прежде чем перейти к истинной цели своего визита, Дикгоф долго говорил со мной на самые различные темы, но в конце концов я понял, что он боится, как бы Маурер не подвергся физическому насилию, особенно если он решит поехать в Нюрнберг, чтобы написать репортаж о нацистском съезде. Квартира и служебный кабинет Маурера уже находятся под правительственной охраной. Принимая во внимание напряженность обстановки и опасность очередной «бестактности» со стороны Маурера, я обещал посоветовать Мауреру уехать из Германии не позднее 1 сентября. Дикгоф заверил меня, что позаботится о его охране.

После ухода Дикгофа пришел группенфюрер берлинских СА (штурмовиков) Карл Эрнст с извинениями за случай с доктором Мюльвихиллом – американским врачом, работающим здесь над проблемами лечения легочных заболеваний. Мюльвихилл, стоявший на Унтер ден Линден, когда там проходил отряд штурмовиков, не счел нужным приветствовать их. За это кто-то сбил его с ног, и он был увезен в больницу в бессознательном состоянии. Мессерсмит потребовал немедленного наказания виновника, который сразу же был посажен в тюрьму. Начальник тайной полиции Рольф Дильс приказал Эрнсту принести мне извинения.

Когда этот молодой офицер, щелкнув каблуками, отдал мне нацистское приветствие, я встал, приветствовал его так, как счел наиболее уместным, выслушал принесенные на немецком языке сожаления и обещание, что подобный случай больше не повторится. Когда он кончил говорить, я пригласил его сесть и прочел ему целую нотацию об опасности, которую создает подобное поведение его единомышленников. Он торжественно заверил меня в своей искренности и решимости положить конец какому бы то ни было насилию над иностранцами. Затем он встал, вытянулся, отдал честь, поклонился по-прусски и ушел. Все это немало рассмешило меня. В час дня я сообщил Мессерсмиту, что нацисты поспешили принести свои извинения. Он ответил: «Все будет продолжаться по-прежнему».