Модест Богданович - История войны 1814 года во Франции

Такая умеренность главы коалиции, государя, который один лишь из всех европейских венценосцев устоял в борьбе с Наполеоном, тем более замечательна, что после победы при Ля-Ротьере занятие союзниками Парижа казалось несомненным. По-видимому, император Александр был озабочен только тем, чтобы медленность действий князя Шварценберга не подала Блюхеру возможности вступить первым в столицу Франции. По этому поводу государь накануне своего отъезда из Бар-сюр-Сен в Труа писал Блюхеру: «Я должен предупредить вас, господин фельдмаршал, что, по соглашении с Е. В. Королем, Мы положили, как только союзные армии подойдут к Парижу, разместить войска в окрестностях сей столицы, а не в самом городе. Я желаю даже, чтобы они не вступали в Париж, пока король и Я не прибудем, и чтобы туда вошли первыми те корпуса, которые придут с нами… Политические соображения величайшей важности того требуют» 27.

По занятии Труа князь Шварценберг приказал всем вверенным ему войскам расположиться на тесных квартирах в окрестностях этого города и принял для охранения своей армии такие меры предосторожности, какие обыкновенно принимаются при оборонительных действиях, растянул свои войска для прикрытия флангов и выслал отряды в различные стороны. Причиной тому, кроме ошибочной системы действий австрийского главного штаба, оказавшей столь пагубное влияние прежде на многие из событий войны 1813 года, было разногласие видов союзных держав. Император Александр и король прусский считали независимость Германии и Европы подверженной опасности, пока Наполеон, оставаясь на престоле, не лишился возможности возмущать общее спокойствие. Лорд Кестельри и прочие государственные люди Англии также считали падение Наполеона сообразным общей цели действий союзников, но только в таком случае, когда за тем последовало бы восстановление Бурбонов. Напротив того, Венский Кабинет не желал низложить с престола династию Наполеона, однако же, несмотря на то, лорд Кестельри думал, что император Франц и Меттерних охотно согласятся на свержение Наполеона и его сына в пользу Бурбонов. В феврале граф д’Артуа (впоследствии Карл X) прибыл во Францию, но на него никто не обращал внимания, и все покушения принца сблизиться с союзными монархами не имели успеха. Желая помочь ему, английский первый министр лорд Ливерпуль дал знать чрез Кестельри принцу Меттерниху, что граф д’Артуа был уполномочен своим братом (Людовиком XVIII), в случае восстановления Бурбонов, согласиться на мир, ограничив Францию пределами 1789 года. На этот отзыв Меттерних заметил: «И так вопрос приведен в ясность; посмотрим, что скажет народ» («Voila la question bien placée, et nous verrons ce que la nation en dira»). Этот уклончивый ответ выражал только то, что восстановление Бурбонов, по взаимному соглашению союзных монархов, было предоставлено самой Франции, но Кестельри понял слова Меттерниха иначе и полагал, что союзные монархи были расположены в пользу Бурбонов. Напротив того, император Александр весьма часто выказывал равнодушие к отжившей королевской династии и готов был предпочесть им даже Бернадотта, несмотря на двуличные действия его в 1813 и 1814 годах. По свидетельству Штейна, во время пребывания главной квартиры в Труа шло дело о регентстве Марии-Луизы вместе с Бернадоттом в качестве попечителя в продолжение малолетства наполеонова сына.

Меттерних, искусно пользуясь разногласием союзников, постепенно успел увлечь лорда Кестельри на сторону «партии мира». Ему удалось уверить доверчивого английского дипломата, будто бы император Александр, стремясь к Парижу, был побуждаем единственно желанием удовлетворить свое личное честолюбие. Еще 30 января н. ст. Кестельри писал к лорду Ливерпулю: «По моему мнению, в настоящее время нам всего опаснее рыцарское (chevaleresque) настроение императора Александра. В отношении к Парижу его личные виды не сходятся ни с политическими, ни с военными соображениями. Он, кажется, только ищет случая вступить в челе своей блистательной гвардии в Париж, по всей вероятности, чтобы противопоставить свое великодушие опустошению собственной столицы. Он не может допустить мысли об успешном ходе переговоров, могущем обмануть его ожидания», и проч.

Под влиянием таких идей Кестельри вскоре убедился в том, что условия, предложенные союзниками в Шатильоне, были слишком неумеренны и могли возбудить во Франции якобинское движение. За тем Меттерних, поставя на вид, с одной стороны, равнодушие французов к королевской династии, а с другой – виды российского государя на Польшу, побудил лорда Кестельри содействовать заключению мира на условиях, более сносных для Наполеона.

Таково было положение союзников в политическом отношении, когда император Александр получил от русского посла в Лондоне графа Ливена депешу, в коей он, описывая свои разговоры с принцем-регентом и с лордом Ливерпулем, извещал, что оба они считали прочный мир с Наполеоном невозможным и что, по их мнению, российский монарх должен был довершить дело, вверенное ему самим Промыслом, не обращая внимания на усилия Меттерниха к заключению преждевременного мира. Император Александр, получив это известие и считая себя вправе говорить от имени Англии, подобно тому, как доселе он говорил от имени России и Пруссии, настаивал, чтобы союзники усилили свою военную деятельность, а переговоры в Шатильоне считали второстепенным делом. Но все дипломаты, кроме Штейна, Поццо-ди-Борго и Гумбольдта, были иного мнения; в особенности же Кестельри, настроенный Меттернихом, восставал против требования государя побудить штаб князя Шварценберга к большей деятельности (d’imprimer plus d’activité à l’état major du Prince Schwarzenberg). Даже Гарденберг, вместе с Меттернихом и Кестельри, изъявил согласие на заключение перемирия: таким образом, впервые со времени заключения Калишского договора возникло разномыслие Берлинского Кабинета с императором Александром [33] По этому поводу государь сообщил 3 (15) февраля союзным державам свое мнение (см. XIX главу: Шатильонский конгресс). . Некоторые из поборников мира излагали в пользу своего убеждения весьма странные доводы, как, например, невозможность управлять огромным волнующимся Парижем и т. п. Действительной же причиной, побуждавшей австрийцев к бездействию, было полученное князем Шварценбергом тайное повеление не переходить на правый берег Сены [34] Река Сена у Мери делает изгиб почти под прямым углом, и потому армия, двигающаяся прямо к Парижу, должна, переправясь через сию реку в Труа, перейти снова на правую сторону ее ниже Мери. . Легко вообразить, как затруднительно было ему исполнять такую инструкцию, находясь в челе армии, которой лишь часть состояла из австрийских войск, и действуя под глазами императора Александра, нарушавшего своими распоряжениями систематическое бездействие союзного генералиссимуса. Шварценберг, подчиняя стратегические расчеты себялюбивой, односторонней политике Венского Двора, прибегал ко всевозможным уловкам и предлогам, жаловался на плохие дороги и дурную погоду, преувеличивал невозможность продовольствовать армию, не обеспечив по надлежащему подвозов, и т. п. Только таким образом удавалось оставаться в бездействии союзному вождю, от которого зависело окончить войну решительным ударом и избежать потерей, понесенных союзниками в последующее время 28.