Баррингтон Мур-младший - Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира

Эти соображения не означают, что отличия сами по себе неизбежно служили поводом для войны. Множество людей на Юге и Севере либо не обращали внимания на рабство, либо действовали так, как если бы их это не волновало. Невинс заходит еще дальше, утверждая: выборы 1859 г. показали, что по крайней мере три четверти нации по-прежнему возражали против как прорабовладельческих, так и антирабовладельческих идей едва ли не в самый последний момент накануне Гражданской войны [Ibid., vol. 2, p. 68]. Даже если в его оценке преувеличено значение нейтрального настроения, один из самых отрезвляющих и поучительных аспектов Гражданской войны состоит в том, что преобладание отстраненного отношения не смогло ее предотвратить. Существенное влияние такой позиции также заставило здравомыслящих историков вроде Чарлза Берда сомневаться в важности проблемы рабства. Я считаю это ошибкой, причем весьма серьезной. Тем не менее бессилие и провал умеренной позиции играют ключевую роль в истории, понять которую хорошо помогают те, чьи симпатии были связаны с Югом. Ведь для того, чтобы возникла чреватая войной ситуация, изменения должны были произойти не только на Юге, но и в других частях страны.

Главный импульс для развития капитализма на Севере в течение 1830-х годов, как мы видели, шел от торговли хлопком. В следующем десятилетии темпы индустриального роста увеличились, так что Северо-Восток превратился в промышленный регион. Эта экспансия положила конец зависимости американской экономики от ключевого сельскохозяйственного продукта. Северо-Восток и Запад, которые по-прежнему, как и в прошлом, обеспечивали Юг большей частью продовольствия, стали менее зависимыми от Юга и более связанными между собой. Хлопок оставался важным продуктом для экономики Севера, но перестал доминировать в ней [North, 1961, p. 204–206]. Если судить по стоимости товара, хлопок все еще занимал второе место на мануфактурах северян в 1860 г. Но кроме того, к этому времени Север производил большое разнообразие промышленных товаров, в основном, конечно, на небольших фабриках. Большая доля продукции предназначалась для потребностей сельскохозяйственного сообщества: мукомольные заводы, пиломатериалы, обувь, одежда, металлические, кожаные и шерстяные изделия, напитки и механизмы [Ibid., p. 159–160]. Как мы увидим чуть ниже, северяне начали усиленно поставлять промышленную продукцию в быстро развивающиеся западные области страны.

Хотя господствующими тенденциями были уменьшение зависимости Севера от южного хлопка и возникновение определенных экономических противоречий, нашего внимания заслуживают и другие факторы. Не стоит преувеличивать значение разногласий. Северо-Восток обеспечивал плантаторскую экономику финансовыми, транспортными, страховыми и маркетинговыми услугами [Ibid., p. 68]. Основная масса экспортируемого хлопка шла через северные порты, важнейшим из которых был Нью-Йорк. Поэтому – и это было причиной трений – южане оставляли существенную часть своих доходов на Севере для оплаты услуг по продаже хлопка, для покупки всего необходимого для плантации, что невозможно было приобрести на месте, а также – важная статья расходов – для отдыха от жары, который себе устраивали богатые плантаторы. Более того, как Север, так и Запад по-прежнему продавали промышленные товары и продукты питания на Юг. 1850-е годы были золотым веком пароходной торговли на Миссисипи [Ibid., p. 103]. Но самое важное состояло в том, что эффективность текстильных фабрик Новой Англии по сравнению с зарубежными конкурентами повысилась в период между 1820 г. и началом войны [North, 1961, p. 161]. Если бы эта тенденция усилилась, то интересы Севера и Юга могли бы сблизиться, в результате чего войны бы не случилось. В любом случае экономические интересы Севера были очень далеки от воинственной апологетики войны за освобождение или даже войны за Союз. Адекватного исследования политических предпочтений и инициатив промышленников-северян пока еще не написано. [86] Как и в случае французской буржуазии в период до буржуазной революции, мне не встретилась хорошая монография, где рассматриваются решающие политические и экономические вопросы. [Foner, 1941] – достаточно полезное издание, но на него нельзя положиться для общего анализа, поскольку главное внимание там уделяется нью-йоркским бизнес-кругам, тесно связанным с Югом. Автор – хорошо известный марксист, но в этом исследовании почти нет догматизма. Надо принимать во внимание также промышленные интересы в Пенсильвании и Массачусетсе, но адекватное исследование отсутствует. Однако мысль о том, что северные капиталисты мечтали привести в движение рычаги федерального правительства ради своих чисто экономических интересов, кажется серьезным преувеличением.

Капиталистам Севера от любого правительства была нужна защита и легитимация частной собственности. Однако должны были возникнуть весьма специфические обстоятельства, чтобы владельцы южных плантаций и рабов стали восприниматься как угроза этому институту. Кроме этого капиталисты Севера хотели умеренного вмешательства правительства в процесс накопления капитала и функционирования рыночной экономики: в частности, определенных гарантий по тарифам, помощи в организации транспортной сети (вовсе не чисто моральной – хотя многие крупные скандалы, связанные с железной дорогой, разразились позже), нормального финансирования и централизованной банковской системы. Более всего самые способные лидеры северян желали предпринимательства, не ограниченного государственными и региональными границами. Они гордились тем, что были гражданами большой страны, как, разумеется, и все остальные, и в финальный момент, когда разразился кризис сецессии, выступили против перспективы «балканизации», т. е. распада на части, Америки. [87] Об отношении к единству см.: [Nevins, 1947, vol. 2, p. 242]; о журналистской позиции того времени см.: [Stampp, 1959, p. 49–54]. Подборка из «Buffalo Courier» от 27 апреля 1861 г. (p. 52–53) интересна своим протофашистским языком.

Экономической проблемой, вызвавшей наибольшее волнение, были таможенные тарифы. Поскольку американская промышленность добилась значительного прогресса в условиях сравнительно низких пошлин после 1846 г., требование северян повысить тариф и сопротивление южан этому требованию кажутся надуманной проблемой, из-за которой ссорятся, если хотят скрыть истинную причину конфликта. Если промышленность Севера процветала, зачем ему могла понадобиться политическая протекция? Весь тезис о том, что Юг пытался наложить своего рода вето на индустриальный прогресс Севера, начинает выглядеть довольно сомнительно, как только возникает этот вопрос. Более внимательный взгляд на события согласно той последовательности, в которой они развивались, проясняет эту загадку, однако нам придется вновь затронуть этот вопрос после приведения соответствующих фактов. После 1850 г. начался быстрый промышленный рост. Но в середине последнего предвоенного десятилетия в некоторых областях, например в металлургии и текстильной промышленности, возникли острые проблемы. К концу 1854 г. излишки черного металла скопились на всех мировых рынках, и большинство американских металлургических заводов закрылось. В Ланкашире научились делать текстильные товары по более низким ценам, чем на фабриках Новой Англии; с 1846 по 1856 г. импорт изделий из цветного хлопка подскочил с 13 до 114 млн ярдов, а изделий из простого ситца – с 10 до 90 млн. В 1857 г. произошел серьезный финансовый кризис. Таможенный тариф, принятый в том году под давлением Юга, не принес облегчения и по сути снизил пошлины в упомянутых регионах. [88] [Nevins, 1950, vol. 1, p. 225–226]. В своей итоговой оценке причин войны Невинс сомневается в значительной роли проблемы тарифа и в целом в экономических факторах. См.: [Ibid., vol. 2, p. 465–466]. Об этом подробнее см. ниже, но в связи с тарифом его мнение кажется мне противоречивым. Эти события, отчасти из-за того, что они последовали за периодом процветания и быстрого роста, похоже, возбудили глухое негодование в промышленных кругах Севера.