Георгий Катюк - Запад и Русь: истоки противостояния

Что касается варваров-ариан, то их подлинная роль в римской истории также передана не совсем корректно. Набеги на праматерь всех государств, конечно, были, но не только с грабительскими намерениями. Без религии опять-таки не обошлось. Экспансия осуществлялась под лозунгами приведения религии Рима в соответствие с христианскими идеями. Это, собственно, и явилось одной из причин указанного раскола империи.

Но если Империя эта была еврейской, то, значит, и язычество римлян – миф? Вот именно. То почитание разноплеменных богов, божков и духов, которое старательно приписывают римлянам хроники, только на первый взгляд являлось язычеством. При более пристальном рассмотрении в нем угадывается монотеизм саддукейского толка. При этом даже не требуется обращение к закрытым источникам.

Вот, например, как отвечал на вопрос «Каковы же были те боги, которым римлянин нес свои скромные знаки почитания?» о. Александр Мень.

«От арийских пращуров он (римлянин. – Г.К. ) унаследовал культ верховного бога Дьяушпитара, которого именовал Дивус Патер, или Юпитер. Этот бог считался владыкой неба, света и грозовых бурь. Его призывали под сенью старых раскидистых дубов, у камней и гротов. Со времен Ромула главным местом поклонения Юпитеру стал Капитолийский холм. Туда, на открытую ветрам скалу, поднимался народ, чтобы совершать древние обряды предков.

В Юпитере видели не просто одного из богов, пусть даже и главного. Он казался чем-то большим. «Все полно Юпитером», – говорил Вергилий, выражая в этой формуле изначальную веру римлян. А другой поэт называл Громовержца «прародителем, матерью богов, Богом единым». (Здесь и далее выделено мной. – Г.К. ) Впоследствии языческий богослов Варрон пытался даже сблизить религию Юпитера с учением стоиков о мировой душе. «Он есть един, – писал Варрон о Юпитере, – и в то же время – все, ибо мир один и в нем одном все».

Разумеется, нельзя приписывать такого рода монистическую философию крестьянам Лациума. Им были малодоступны отвлеченные идеи, однако по существу Варрон довольно точно обрисовал суть старой латинской религии.

Божественное у римлян именовалось также Numen. Этим же словом обозначали не только высшее Начало, но и множество богов. На вопрос, откуда они появились, римлянин мог ответить примерно так: Numen дробится на бесконечные явления и события; колос и облако, вода и огонь, смелость и любовь, беда и удача – все это numina. Построением мостов через Тибр, выходом в поле, отпиранием дверей, началом войны, да и почти всем управляют специальные боги; одна только пора младенчества человека подведомственна сорока трем numina.

Подобное разложение единобожия свойственно многим религиям, но Рим и тут обнаруживает своеобразие. В то время как большинство язычников представляли себе богов человекоподобными, римляне долго противились антропоморфизму. Им казалось уместнее сохранять древнейшую символику фетишизма, нежели наделять богов чертами смертных. Юпитера, например, они чтили под видом кремня, Марса – под видом копья, Весту – в виде пламени. Тем самым как бы выражалась вера в Божество, пребывающее по ту сторону человеческого. Римлянин интуитивно ощущал здесь тайну, постичь которую люди не могут, если она не воплощается в конкретных явлениях.

Как бы ни называть этот взгляд: пантеизмом, демонизмом или полидемонизмом, главное в нем – благоговение перед сокровенной Сущностью вещей и сознание зависимости от нее. То воистину была религия «неведомого Бога». «Великий Юпитер, или каким именем повелишь тебя называть» – так в смирении обращался римлянин к Непостижимому…

…По мнению Теодора Моммзена, есть глубокий смысл в том, что греки, молясь, обращались к небу, а римляне – покрывали голову. Смирение и страх Божий пронизывали старое латинское благочестие. И тем не менее древнего римлянина трудно назвать мистиком.

Мистик ищет единения с Божеством, он устремлен за грань земного. Римлянина же высоты пугали, даже в религии он оставался приземленным прагматиком. Ему казалось достаточным верить, что все в мире объемлет Юпитер, или Нумен, и он хотел о нем знать лишь то, что касается обычной жизни людей, ее обстоятельств и нужд. Человеку, по словам Варрона, важнее всего помнить, «каких богов надлежит почитать публично, какие совершать каждому из них обряды и жертвоприношения».

Разобраться в этом было непросто: древнейший перечень латинских божеств показывает, как велико было их число, а Варрон доводил его до тридцати тысяч. Иной раз, шутя, говорили, что в Риме больше богов, чем людей. Характерно притом, что об этих загадочных существах не знали почти ничего, кроме имен. Да и сами имена – Страх, Болезнь, Доблесть – указывали только на их функции. Это лишний раз подтверждает тот факт, что в богах римляне видели скорее проявления Единого, чем обособленные личности. Можно поэтому сказать, что у римлян, как и у индийцев, многобожие существовало рука об руку со своего рода монотеизмом.

В гробницах Лациума часто находили изображения хижин. И это не случайно, ибо в древности не храм, а дом был для римлянина главным местом богопочитания. Храмы появились позднее в результате чуждых влияний…

…Не только обитатели отдельного жилища, но и весь Populus Romanus, «римский народ»,чувствовал себя единой семьей. Из нее исключались только рабы, на которых смотрели как на домашний скот. Кроме того, плебеи – крестьяне, переселившиеся в Рим из других областей, подобно греческим метекам, были сначала ограничены в правах. Совершать обряды могли только патриции, что являлось знаком их господствующего положения» [39] Мень А. На пороге Нового Завета. – М.: Эксмо, 2004. С. 737–740.

Из текста вытекает просто поразительное сходство римской веры со старым иудаизмом. Бог-Отец иудеев и римский Ю-Питер (Патер) – тоже Отец… Налицо также иудейская традиция не называть Бога по имени, а лишь по прозвищу («Великий Юпитер, или каким именем повелишь тебя называть»). «Отец» – это ведь прозвище. Даже обычай покрывать голову во время молитвы, – проявление страха перед неведомым, – имеет иудейские корни. А то, что в противоположность язычникам «римляне долго противились антропоморфизму», разве не напоминает иудейскую традицию избегать изображений Божьих? Если о. Мень и не называл приверженцев римского монотеизма евреями, то наверняка только из-за того, что ими они были не в общепринятом смысле этого слова. Я имею в виду их отличное от современного положение в обществе и приверженность архаичному варианту иудаизма – той самой «старой латинской религии» Варрона.

При этом нельзя исключать и язычество римлян. Но здесь надо иметь в виду, что язычниками они были лишь в том смысле, в каком слово «язык» означает «народ». Язычество на самом деле – «народная» религия, т. е. религия простолюдинов, плебса, а отнюдь не всего римского общества. В этом смысле становится понятной фраза о недоступности «монистической философии» «крестьянам Лациума».