Array Сборник статей - Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

В последних строках романа «Доктор Живаго» Борис Пастернак вдохновенно писал о том, как с окончанием войны предчувствие свободы носилось в воздухе и составляло единственное содержание тех дней. Спору нет, за четыре года нечеловеческих усилий и жертв народ ожидал награды: роспуска концлагерей, упразднения колхозов, послабления цензуры. Но единственной реальной уступкой власти было ослабление давления на Церковь: большинство приходов, открытых под оккупацией, сохранилось. В остальном народ получил ещё восемь лет сталинщины. А за рубежом – насильственную репатриацию граждан СССР, оказавшихся во время войны за его пределами – трагедии Лиенца, Кемптена и других мест.

Вызванная войной демографическая катастрофа превзошла всё, что испытала Россия в XX или в каком-либо ином веке. Общие людские потери в СССР за четыре года войны были определены Е.М. Андреевым и другими исследователями [1] Население Советского Союза 1922–1991. – М.: Наука, 1993. в 27 миллионов человек, из них 17 миллионов – мужчины в возрасте от 15 до 59 лет. В эти 17 миллионов входят как погибшие на фронте (включая потери антисоветских воинских частей, состоявших из представителей народов России) и умершие в нацистских лагерях, так и умершие вследствие вызванной войной «избыточной смертности» в лагерях советских. Остальные 10 миллионов – женщины, старики и дети, погибшие в силу военных условий не только на оккупированной территории, но по всей стране, включая осаждённый Ленинград. Некоторые исследователи считают даже такие цифры заниженными, но эти цифры соответствуют результатам последующих переписей населения: те люди, которые дожили до переписи 1959 года, явно в войну не погибли.

Одним из морально-политических последствий войны стало то, что смягчилось противостояние власти и народа, определявшее атмосферу 1930-х годов. Защита отечества от внешнего врага заставила пойти на компромисс с диктатурой и её «ценностями» – античеловечными и антихристианскими. Возник «советский патриотизм», укрепивший диктатуру на долгие годы. Увы, именно это явление сегодня привлекает многих наших политиков и побуждает их строить культ «дня победы». Но от такого культа и до реабилитации Сталина – недалеко. Новой России на такой основе не построить. Надо искать более чистые источники вдохновения.

«Посев», 1948, № 7

Один из главных козырей воинствующего коммунистического лагеря на протяжении последней четверти века – его непримиримость по отношению к «фашизму». Решением V, VI и VII конгрессов Коминтерна провозглашена «мобилизация коммунистических партий и рабочего класса на борьбу с фашизмом». Под лозунгом преодоления фашизма организовывались коммунистами «народные фронты». Правда, весь цивилизованный мир был поражён неожиданным поворотом курса в 1939 году. Но 22 июня 1941 года положило конец длившемуся полтора года флирту диктатора Москвы с диктаторами Берлина и Рима. Старая песня зазвучала снова и с тех пор звучит всё громче, переходя постепенно в истерику.

Что-то не так в этой «непримиримости». Даже самый беспристрастный наблюдатель останавливается в недоумении перед необъяснимым для него фактом: лидер болгарской оппозиции Н. Петков, создавший себе светлое имя неустанной борьбой за демократию и героическим сопротивлением Гитлеру, заклеймлён как «фашист» и кончил жизнь на виселице. А повесившие его субъекты, не признающие ни свободы оппозиции, ни свободы совести, и не брезгающие самыми грязными приёмами борьбы, принадлежат как раз к коммунистической когорте «искоренителей фашизма». Гитлер и Петков – оба фашисты, вешатели Петкова – не фашисты. Где же логика? Здравый человеческий рассудок подсказывает, что не Петков, а как раз его убийцы – сотоварищи Гитлера по разбойному ремеслу.

Но в таком случае, существует ли фашизм вообще? Не есть ли термин «фашизм» – только приём борьбы коммунистов против своих врагов, условный знак, указывающий на нечто нежелательное коммунистам в данный момент?

Долголетняя позиция мирового сообщества в плане оценки сущности фашизма достойна порицания. Одни отрицали международный характер фашизма, близоруко рассматривая однопартийный вождистский строй в Германии и Италии как сугубо местное явление. Другие слепо тянулись на поводу коммунистической демагогии, усматривая в фашизме «диктатуру буржуазии» – диктатуру справа, якобы стоящую в диаметрально противоположной позиции по отношению к «диктатуре пролетариата» – диктатуре слева. Последняя точка зрения получила почти повсеместное признание во время II мировой войны и непосредственно после неё, когда однопартийная вождистская и террористическая советская государственность выступила под маской защитницы демократии. Больше того, порой вместо реально существовавшей необходимости временного союза демократических стран с одной правящей кликой «вождей» для победы над другой, опьянённое войной мировое общественное мнение хотело видеть в этом альянсе прочный союз двух равноправных и одинаково жизненных форм демократии: западной и восточной. Война закончилась и действительность предстала во всей своей неприглядности: хотя одна фашистская клика и была разбита, фашистская идеология и фашистские методы угнетения продолжают смертельно угрожать миру.

Стало очевидным, что от фашизма не гарантирована никакая страна, ибо он повсюду имеет свои корни, и что не экономическая программа, а морально-политическая основа выступает у него решающим фактором. В противоположность экономическому фатализму марксистов мы утверждаем, что экономический и политический хаос наших дней – функция хаоса духовного, он – порождение нравственного упадка человечества.

Фашистами (fascio – связка, союз) назвали себя в начале 1920-х годов последователи Муссолини. Они и не подозревали, что это имя станет нарицательным. Оно станет определением носителей духовной чумы XX века, гораздо более опасной и разрушительной, чем все наличные и будущие бомбы. Подобно хамелеону, фашизм в своей окраске разнообразен, но за разными масками скрывается всегда одна и та же сущность: религия зла.

Если Макиавелли воодушевлял и побуждал к действию аморальных правителей, не брезгающих никакими средствами на пути к достижению могущества государственной власти, то Маркс выступил как «научный» глашатай нового учения, претендующего на то, чтобы заменить собою христианское Евангелие, стать «евангелием» зла.

Иронией судьбы представляется тот факт, что всем разрушительным движениям XX века, покоящимся на обмане и зле, было придано имя его наименее выразительной и наименее кровожадной формы. Итальянский экс-марксист Муссолини, уничтожив демократический строй и насильно насаждая свои «корпорации», стал диктатором.