Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 15

Уведомляя Головина, что французский двор послал неизвестно зачем одного иезуита в Константинополь, Постников прибавляет: «Сей солдат компании Иисусовы по-арабски основательно знает, и, егда преобразится платьем и чалму наденет, немощно узнать его. Иисусов ли ученик или дьявольский; не токмо церкви, но и государственным делам надобны иезуиты, и всегда годны сии верхоглавые отцы содружества Иисусова». Как все русские резиденты в то время, так и Постников имел поручения покупать в Париже разные инструменты, нанимать в царскую службу искусных людей, заказывать шитые золотом платья. Наем французских мастеров не удавался. Получив из России приказание нанять 12 хирургов или цирюликов , Постников обратился к министру де Торси с просьбою исходатайствовать на этот счет королевское позволение; Торси потребовал, чтоб охотники названы были по именам, и прибавил: «Куда им ехать? Поедут ли они!» Сильная потребность в подобных людях и для французской армии набивала цену: хорошие цирюлики требовали по 1000 французских ефимков в год и, «кроме сего, – писал Постников, – чают в край света ехать, к Москве, и дьявол их знает что говорят; егда слышат Москву нашу, чают, что она с Индиями граничит». Притом цирюлики требовали ручательства, что все обещания будут исполнены, и не верили Постникову как не имеющему посланнического характера.

Свержение короля Августа с престола польского, провозглашенное частию поляков, разумеется, поднимало вопрос, не призовется ли на польский престол прежний кандидат, принц Конти? Постников давал знать, что навряд Конти объявит себя вторично кандидатом на польский престол: денег нет; Постников сообщил также, что сильное впечатление при дворе Людовика XIV произвел манифест Петра к полякам; понравились начала, провозглашенные Петром, который принял в свою защиту права венценосных глав, ни от кого не зависящих, «только от единого вышнего над всеми сувренствующего бога, против неистовой быстроты злейших бунтов», и учил многомятежных поляков более уважать слова священного писания: «Не касайтесь помазанным моим».

Одновременно с отправлением Постникова во Францию в Россию приехал французский чрезвычайный посланник Балюз. 15 марта 1703 года был у него с Головиным тайный разговор. «Королевское величество, – говорил Балюз, – слышал, что царское величество по многим случаям недоволен союзом с цесарским величеством, и действительно, народ немецкий непостоянен, в дружбе совершенного окончания ни с одним государем не сохраняет, а постоянство короля французского в союзах вам, верно, известно не из нынешних только слухов, но и из книг многих. Я теперь прислан от короля для заключения союза между обоими великими государями. Донесите царскому величеству, чтоб изволил объявить статьи, на которых желает заключить союз с королевским величеством». Головин отвечал, что посланник должен прежде объявить статьи, на которых король его хочет заключить союз. «Царскому величеству ради каких мер, не видя никаких полезных стране своей дел, что какая из того будет польза, вступать в союз с государем вашим, оставя прежних своих союзников, с которыми у Франции ведется ныне война не малая. И если царскому величеству вступить в бесполезной себе какой союз с Франциею, то бесславие себе только учинит и старых союзников потеряет, а утаить этого будет нельзя, и если королевскому величеству потребен союз с царским величеством, то объявите подлинно, чем королевское величество удовольствует царское величество за вступление в союз, а с нашей стороны об этом союзе никогда предложения не было». Балюз отвечал, что ему ничего не наказано насчет объявления условий союза, но что он будет писать об этом к королю – какой будет ответ.

Но ответа не было, и Балюз в марте 1704 года выехал из России, а между тем, как мы видели, дюнкиркенские каперы схватили русский корабль «Св. Андрей Первозванный», принадлежавший братьям Бажениным, и другой, принадлежавший Елизару Избранту. Постников писал Головину: «Здешний двор великою злобою и противностию дышет на интересы его священного царского величества, и ныне сей огнь, под пеплом притворной политики таящийся, открылся: корабль наш в совете королевском морском пред самим королем конфискован и со всеми товарами отписан на короля; от какой причины король подвигся к сему, лучше меня вы, чаю, изволите ведать, ибо я не знаю, чего у вас требовал посланник французский. Тот же совет не удержал вески правосудия в равности, потому что шведский корабль, взятый французскими же пиратами, отдан назад по прошению посланника шведского и со всеми товарами. Извольте видеть, как открытым лицом здешний двор ласковую приклонность оказует шведам, а не нам и действует бесстыдно против народного права, яко юристы говорят».

Для улажения дел о кораблях осенью 1705 приехал в Париж также без характера Андрей Артамонович Матвеев. «Город Париж, – писал он Головину, – нашел я втрое больше Амстердама, и людства множество в нем неописанное, и народа убор, забавы и веселие его несказанные. И хотя обносилось, что французы утеснены от короля, однако то неправда: все в своих волях без всякой тесноты и в уравнении прямом состоят, и никто из вельмож нимало не озлобляется, и ниже узнать возможно, что они такую долговременную и тяжелую ведут войну. Все мнят, что я приехал просить здешнего короля в посредники для мирного договора с шведом. Только от шведов премножество злых плевел о нас посеяно молвою и печатными злословиями в сем народе, ведая, что здесь нашего министра при дворе французском нет и мешать некому, что захотят, то делают без препоны. Французы сердиты, что посланник их, бывший при нашем дворе, нарочно от короля отправленный, никакого плода полезного не получил, и я боюсь, чтоб мне здешний хитрый двор такою же монетою не заплатил. Статский секретарь Деторцый (де Торси) явно некоторой особе здесь говорил: если бы король от Постникова не был обнадежен в будущей дружбе между московским и нашим дворами, то и на мысль не пришло бы королю посылать в Москву чрезвычайного посланника».

23 октября Матвеев имел приватную аудиенцию у короля; Людовик «изволил сказать, что ему те присылки вельми любы и все он учинит к угодности царя, как в его возможности есть». Донося об этой аудиенции Петру, Матвеев прибавляет: «Здесь конечная в деньгах, а больше в людях скудость; к Рагоци, и к шведу, и к курфирсту баварскому посылки денежные и продолжение войны вычерпали деньги, конечно, уже. Швед здесь в почитании многом и дела его; к тому же и коронация Лещинского за добро здесь принята».

После аудиенции Матвеев сообщил де Торси свои предложения, тот обещал донести об них королю, а между тем Матвеев имел длинный разговор с Дебервилем, заведовавшим корабельными делами. Матвеев объявил, что если король не отдаст русского корабля и к прямой дружбе с царским двором не склонится, то впредь России будет малая надежда на их двор. Дебервиль отвечал, что первою помешкою дружбе между Франциею и Россиею были русские послы и посланники, которые приезжали с торгами только для своей прибыли, ничего не искали к пользе государя своего у короля, только делали неприличные, гордые запросы, короля презирали, с министрами ласкового и честного обхождения не имели, людей держали при себе озорников, пьяниц, драчунов, которые умному и политичному народу французскому дуростями своими досаждали, и потом, приехав в Москву, эти послы царя с королем смущали, и царь французский двор презирал и считал себе неприятелем. Царь не может слышать о французском дворе, и, кто при нем хорошо отзовется о короле, из своих или чужих, тот подвергнется бедствию; во время своей поездки в Ганновер царь пил шампанское и хвалил его, но когда ему сказали, что вино французское, то он его выплеснул и рюмку разбил, ругая французов. Притом же царь ненавидит веру римскую; в нынешний поход свой в Польше иезуитов и несколько монахинь римского закона своею рукою убил. Матвеев отвечал, что о поведении послов не может ничего сказать, потому что ничего не знает, что же касается до враждебного расположения государя русского к Франции, то это ложь, придуманная ганноверским двором, чтоб поссорить Россию с Франциею, ибо известно единодушие Ганновера с шведом. Царское величество всегда дорожил и дорожит дружбою королевскою и многолетнее правление Людовика XIV честным поминает словом; с мудростию царского величества не сообразен поступок с вином, распространенный двором ганноверским и шведским; что же касается до казни иезуитов и монахинь, то если, по сыску, они и действительно были казнены за какие-нибудь тайные пересылки с неприятелем или за умыслы над особою его величества, то и во Франции они имели бы такую же участь, несмотря на их духовное звание.