Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 11

Государь нашел, что и послы и Хованский не правы, но что ссора началась от послов, и потому послал сказать им: «Вы государеву делу учинили замедление и поруху, ссоритесь с воеводою князем Хованским и переписываетесь с ним многими к делу ненадобными статьями; к полковнику послали память мимо князя Ивана с ним для раздора, и довелось вам о присылке к себе ратных людей писать к нему, князю Ивану, а если б он по вашему письму ратных людей к вам и не послал, то вам следовало писать на него великому государю давно. И вперед бы вам с князем Хованским быть в любви и совете». Хованскому тот же посланец должен был сказать: «Тебе для обереганья великих послов надобно было спешить изо Пскова во Гдов, изо Гдова на съезжее место посылать без задержанья, а прежних своих служб для своей чести объявлять и непристойных слов, нейдущих к делу, писать не довелось: и вперед бы тебе с великими послами быть в любви и совете, посылать к ним ратных людей тотчас, как потребуют; а что тебе велено великих послов оберегать, и то не в случай и не в места». Тот же посланный объявил Нащокину наедине, чтоб непременно с шведскими комиссарами заключить мир, хотя б и с убытком государевой казне. Но прежде всего царю хотелось помирить Нащокина с Хованским. Посланному было наказано спросить Афанасья: за что у них с князем Хованским началась ссора? Если Афанасий станет говорить, что когда он из Царевичева-Дмитриева города ездил в Печерский монастырь молиться, то князь Иван посылал его хватать, чтоб его удержать за заставою, а сына его, Воина, за заставою держали долгое время, – отвечать: заставы были сделаны по указу великого государя, и князь Иван думал, что он, Афанасий, и сын его, Воин, приезжали из моровых мест. Если Афанасий еще станет жаловаться на Хованского, то говорить, чтоб, помня божию заповедь «да не зайдет солнце во гневе вашем», с князем Иваном съехался и помирился. Потом посланный должен был ехать к Хованскому, и если тот станет говорить о Нащокине с сердцем, то отвечать ему с выговором: «Афанасий, хотя отечеством и меньше тебя, однако великому государю служит верно, от всего сердца, и за эту службу государь жалует его своею милостию: так тебе, видя к нему государеву милость, ссориться с ним не для чего, а быть бы вам с ним в совете и служить великому государю сообща; а тебя, князя Ивана, взыскал и выбрал на эту службу великий государь, а то тебя всяк называл дураком, и тебе своею службою возноситься не надобно; ты хвалишься, что тебе и под Ревель идти не страшно; и тебе хвалиться не довелось, потому что кто на похвальбе ходит, всегда посрамлен бывает; и ты этою своею похвальбою изломишь саблю; за что ты тех ненавидишь, которые государю служат верно? Тебе бы великого государя указ исполнить, с Афанасием помириться, а если не помиришься и станешь Афанасья теснить и бесчестить, то великий государь велел тебе сказать имянно, что за непослушанье и за Афанасья тебе и всему роду твоему быть разорену». Нащокин отвечал государю, что если он писал о нерадении полоцких и псковских воевод, то он это делал по государевым же грамотам, в которых приказано ему никого не бояться, во всем быть надежну, выдан он никому не будет: «Ненавидим я за твое государево дело, не только между русскими людьми оглашен, и шведские послы доносили на меня боярину князю Прозоровскому. Видя отовсюду нестерпимое гонение, не знаю, как твое дело делать? Велишь мне помириться с князем Хованским, но у меня с ним, по моим делам, никакой ссоры нет». Когда посланный передал Нащокину приказ государев, чтоб непременно заключить мир, хотя бы казне и убыток был, то он отвечал: «Промышлять я об этом должен, да промышлять некем: в Нарве мещан верных теперь нет, старые померли, а иные от войны выбежали за море. Государь приказывает не жалеть казны; но дело можно делать и без денег, деньги пригодятся на жалованье ратным людям, а у шведов теперь денег и своих много. Если бы съезд был на Двине, то рижские мещане, которые в два года сделались верны великому государю, промышляли бы и шведских послов наговаривали и к миру приводили. Вот почему я к великому государю и не писал, чтоб съезду быть под Нарвою, и на чем заключен перемирный договор в Москве, я не знал до тех пор, пока съехался с князем Прозоровским. В этом договоре для чего позабыта Литва, не укреплено, что княжество Литовское под высокою рукою великого государя. Думный дьяк Алмаз Иванов должен был об этом напомнить и доложить государю; да и то забыли, что велено мне видеться с Гонсевским и соединить рати на общего неприятеля шведского короля; по этому соединению Гонсевский взял в Лифляндии два города, да я взял Мариенбург, заступил многие волости и поставил заставу за 20 верст от Риги; московский договор весь написан шведам на помощь, и граф Магнус Делагарди показывал его на съезде полякам и хвалился, что они в этом договоре не укреплены, и княжество Литовское отбивал от подданства этим договором; и как я поехал на посольский съезд, то шведы пустили славу, что вот Ливонская земля отдана им, что съезд будет на Ижорской земле и будто мне из Царевичева-Дмитриева города потому велено ехать, что город этот им отдан. Шведы нарочно назначили съезд под Нарвою, чтоб княжество Литовское разорить и от подданства отогнать». Выставляя свои заслуги, разумность своих советов, которых не послушали, выставляя чужие ошибки, жалуясь уже слишком часто на свое печальное положение, на гонения от всех ради государева дела, Нащокин опять обратился к Хованскому. «Князя Ивана, – говорил он, – с промысл не стало, и его можно переменить и велеть быть у такого дела, с которое его станет. Псков дан ему не в вотчину, а промышленников у великого государя много, которые в деле промысл знают и к прибыли искательны; хотя бы князь Иван был многих городов владетель, только в Псковском государстве он с промыслом своим не надобен; во всяком деле сила в промысле, а не в том, что собрано людей много; и людей много, да промышленника нет, так ничего не выйдет. Шведы, видя таких промышленников, говорят, чтоб половину рати продать да промышленника купить. И теперь Хованский, вышед из Пскова, стоит даром, рать помирает с голоду, а к промыслу не допустит, обжигает себе русские города, а неприятель радуется, что люди из домов своих выбиты, а к промыслу не допущены. Лучше было рати оставаться во Пскове: и неприятелю было бы страшнее, и люди были бы в покое и к службе наготове. Обо всем этом надобно рассмотрение воеводское. Нельзя во всем дожидаться указа государева. Вот мне не было прислано указа, чтоб идти под Мариенбург, но я, видя, что наших ратных людей из Полоцка и изо Пскова нет, а швед в сборе, призвал к себе Гонсевского и пустил в Лифляндию и затем взял город Мариенбург. Но кто что ни делает, только я перед великим государем безо всякого оправдания во всем виноват. А теперь я указу великого государя не противлюсь, ко князю Ивану во Гдов ехать готов и добивать челом, буду перед ним бессловен; только вперед князь Иван на этом не устоит, станет делать по-прежнему, потому что держит при себе держальников многих, которые его ссорят, а он им верит, и нравом он человек непостоянный. Знаю и сам, что великому государю годно, чтоб мы между собою были в совете, и у меня за свое дело вражды никакой нет, но о государеве деле сердце болит и молчать не дает, когда вижу в государеве деле чье нераденье. Если б князь Иван с первых дней прислал к нам пеших ратных людей, то государево дело давно было бы начато, и думаю, что и к совершению приходило бы, а то ни мостов намостить, ни нас оберегать некому, а места болотные». Прозоровский говорил с клятвою, что у него с Хованским отечества и никаких прихотей нет, «а Хованский государеву делу чинит поруху для чести своей и его, боярина, бесчестит, приказывал к нему при многих своих полчанах, что будто он, князь Иван, его, боярина, больше тремя местами, и он, боярин, то поставил в смех. Да он же, Хованский, приказывал к нему, боярину, чтоб он товарища своего, Афанасия Лаврентьевича Нащокина, ни в чем не слушал, будто товарищ доведет его до беды, но великий государь ему, боярину, указал с товарищем своим во всем советоваться и во всем ему верить, потому что он немецкое дело знает и немецкие нравы знает же. И он, боярин, поставил это в смех». Хованский с своей стороны отвечал посланному: «Указ великого государя исполню, ссору эту оставлю, в бесчестье своем бить челом на великих послов не стану и вперед в совете и любви быть с ними рад, только бы и они были со мною в совете. С князем Прозоровским и со всеми другими послами недружбы и ссоры у меня нет, только перебранивались на письме; досадно мне то, что пишут ко мне с указом; прежде наша братья за честь свою помирали. Недружба у меня с Афанасьем Нащокиным, и хотя в отписках пишется князь Прозоровский, только все затейки его, Афанасьевы, ищет он мне всякого зла. Князь Прозоровский Афанасью говорил, чтоб он со мною был в совете, но он князя не слушал. По приказу великого государя я все покину, Афанасья прощаю и вперед с ним в совете и в любви быть рад; знаю я, что Афанасий человек умный, великому государю служит верно и государская милость к нему есть; в прежние времена и хуже Афанасья при государской милости был Малюта Скуратов; я Афанасья не знаю, слыхал про пего от людей и большой вражды у меня с ним нет, только что на письме друг у друга ума отведывали; а как я с ним увижусь, то иных ссорщиков перед ним поставлю».