Брендан Симмс - Европа. Борьба за господство

В середине августа 1788-го Людовик XVI наконец согласился созвать Генеральные штаты, впервые с 1614 года. Были поданы петиции о страданиях – cahiers de doleances. В этих жалобах монархия характеризовалась как форма правления, «наиболее подходящая для внутреннего спокойствия и безопасности от внешней угрозы»; никто не требовал ликвидировать аристократию как таковую, предлагалось лишь заставить ее лучше служить интересам народа. [404] Chapter 2 of the Cahiers, quoted in John Hall Stewart (ed.), A documentary survey of the French Revolution (New York, 1951), p. 59. Заседание Генеральных штатов состоялось в мае 1789 года. К этому моменту, однако, политическая нация окончательно утратила доверие к монарху и его министрам. Инициатива перешла к третьему сословию. Традиционное посословное голосование, при котором предпочтение отдавалось духовенству (первому сословию) и нобилитету (второму сословию) заменили общим поименным голосованием, которое благоприятствовало более многочисленному третьему сословию. В середине июня Генеральные штаты объявили себя Национальным собранием и очень скоро принесли «клятву в зале для игры в мяч»: не распускаться, пока не будет утверждена новая конституция Франции. 14 июля народ взял штурмом Бастилию. В сельской местности во второй половине июля разразился «Великий страх» ( Grande peur ) перед нападением австрийцев, начались нападения на аристократов и владения. При этом уничтожать монархию реформаторы не собирались, совсем наоборот. Стряпчий Пьер-Луи Люкретель сказал так: «Августейшая монархия соответствует нашей природе и нашей морали. Мы не ставим целью ослаблять ее, мы всего лишь хотим ее упорядочить, дабы она стала сильнее». [405] Quotation in Stone, Genesis of the French Revolution, p. 207. У Людовика все еще была возможность укрепить корону благодаря активной внешней политике.

Волна революционных перемен, захлестнувшая Францию в 1789–1790 годах, имела множество причин, но основной движущей силой революции являлось стремление улучшить французское общество, чтобы оно содействовало восстановлению величия Франции на европейской сцене. Главная роль в этом отводилась аристократии. Но за год реформаторы убедились в том, что аристократия не способна вспомнить о своем «воинском» предназначении. В начале августа Национальное собрание отменило все феодальные привилегии во имя создания социального порядка, основанного на заслугах, а не на праве по рождению. В конце месяца была опубликована Декларация прав человека и гражданина. В ноябре дошла очередь до первого сословия, которое также «пережило свою полезность»; декрет национализировал церковную собственность. Ожидаемые доходы от продажи церковных земель зафиксировали в ассигнациях, которыми оплачивали государственные расходы. В середине февраля 1790 года было запрещено монашество, а в июне официально отменен институт наследственного дворянства. Через месяц гражданская конституция духовенства подчинила церковь государству, в ноябре от священников потребовали поклясться в лояльности властям в соответствии с этим документом. Многие национальные и языковые меньшинства королевства – бретонцы, фламандцы, баски, каталонцы и немцы – подпали под пресс настоятельных призывов принять французский язык и французские обычаи. То же произошло с различными диалектными группами, особенно на юге и западе. Цель всех этих мер, как заявил революционер Эммануэль Сийе, заключалась в том, чтобы «собрать Францию воедино и свести все народы, ее населяющие, в единую нацию». [406] David A. Bell, The cult of the nation in France. Inventing nationalism, 1680–1800 (Cambridge, Mass., and London, 2001), pp. 14–17 and passim (Sieyes is quoted on p. 14).

Поначалу все случившееся не вызвало заметного интереса в крупных европейских странах. В целом переменам во Франции симпатизировали. Многие британцы верили, что французов вдохновила «славная революция» вигов, и потому предсказывали «торжество свободы» континентальному сопернику. В Потсдаме и Вене прусский министр Герцберг и император Иосиф II приветствовали победу принципов просвещенного правления. Насильственная реставрация монархической власти во Франции не входила в планы европейских правительств. «Без сомнения, – констатировал Кауниц в конце июля 1789 года, – мы не можем вмешиваться ни в коем случае». [407] Quoted in Michael Hochedlinger, ‘Who’s afraid of the French Revolution? Austrian foreign policy and the European crisis, 1787–1797’, German History, 21, 3 (2003), pp. 293–318 (quotation p. 303). Сама Германия оставалась относительно спокойной. На западе произошло несколько мятежей, но их быстро подавили, а также случилось восстание против епископа Льежского. В монархии Габсбургов, с другой стороны, складывалась по-настоящему революционная ситуация, этакий отклик на реформы Иосифа. К 1789 году планы императора по отмене крепостничества уже спровоцировали массовые волнения в Венгрии; в том же году ужесточение обращения с представительными институтами в австрийских Нидерландах привело к мятежу. Центробежные тенденции отражали стремление местных элит восстановить свое былое господство в противостоянии центральной власти, которая желала укрепить положение империи в европейской государственной системе.

Очень немногие в 1790 году соглашались с «Размышлениями о революции во Франции» Эдмунда Берка, который писал о нападениях на традиции, религию, собственность и «рыцарство», о революции «чувств, обычаев и моральных взглядов». В начале своего текста Берк замечал: «Мне кажется, что я присутствую при великом кризисе в делах не только Франции, но и всей Европы, а возможно, и не одной лишь Европы. Если учесть все обстоятельства, то окажется, что Французская революция – это самое удивительное из происходившего до сих пор в мире». [408] Reflections on the Revolution in France, in Paul Langford (ed.), The writings and speeches of Edmund Burke. Vol. VIII: The French Revolution, 1790–1794 (Oxford, 1989), pp. 131 and 60. «Размышления» Берка стали не только литературной и политической вехой, но также и издательской сенсацией: было продано от 17 000 до 19 000 экземпляров этого трактата (а фактических читателей было еще больше), и в ответ на «Размышления» выпустили добрую сотню памфлетов других авторов. [409] Richard Bourke, ‘Edmund Burke and international conflict’, in Ian Hall and Lisa Hill (eds.), British international thinkers from Hobbes to Namier (Basingstoke, 2009), pp. 91–116. В последующие годы Берк возглавил крестовый поход против «универсальной империи» якобинцев, выразителей «вооруженной доктрины», которую он считал не менее опасной, чем политика Людовика XIV. В особенности Берк опасался влияния французской революции на «центр Европы», то есть на Германию, – «этот регион соседствует и оказывает воздействие на все прочие», и там «разрушается августейшая ткань Священной Римской империи». Поэтому Берк напоминал о «законе соседства» и призывал европейские государства к интервенции в целях самообороны против Франции; он категорически отвергал идею невмешательства во внутренние дела суверенного государства как «ложный принцип закона наций». [410] P. J. Marshall and John A. Woods (eds.), The correspondence of Edmund Burke. Vol. VII: January 1792–August 1794 (Cambridge, 1968), p. 383; R. B. McDowell (ed.), The writings and speeches of Edmund Burke. Vol. IX: I The Revolutionary War. II Ireland (Oxford, 1991), pp. 195 and 250 (vicinage); Brendan Simms, ‘“A false principle in the Law of Nations”. Burke, state sovereignty, [German] liberty, and intervention in the age of Westphalia’, in Brendan Simms and D. J. B. Trim (eds.), Humanitarian intervention. A history (Cambridge, 2011), p. 110.