Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России

Вот и было решено: чтобы не портить казённую вещь, «Фома Врейт» должен безотлагательно и «с тщанием» сделать авторское повторение со своей же чрезвычайно удавшейся миниатюры, ибо, начав копировать уже с 15 февраля, «доколе будет находиться браслета в работе, он будет иметь для сего достаточно времени».

Не заладилось и с самим браслетом. Две недели никак не могли в императорском Кабинете исполнить приемлемый эскиз заказанного драгоценного украшения. Наконец, удручённый министр Двора, окончательно потеряв терпение, повелел подчинённым: «Прикажите в Английской лавке и у других ювелиров взять на уговор несколько разных рисунков Браслетов золотых, оправленных мелким Жемчугом и бирюзами, и ко мне представить».

Но ни в «Английском магазине», ни, к сожалению, у других столичных ювелиров не оказалось ничего похожего. Тогда Петр Михайлович Волконский «словесно приказать изволил» заказать петербургскому «золотых дел мастеру Барбье сделать рисунок означенной браслете». Присланный эскиз понравился. И уже 6 февраля (искуснику) исполнителю отпустили из Кабинета «на сделание браслета» просимые им «казённые» бриллианты, жемчуг и бирюзу. Однако небесно-голубого камня не хватило, и через месяц ювелиру Иоганну Христиану Барбе (фамилию коего теперь уже не искажали) выдали затребованные дополнительно 655 штук бадахшанской бирюзы. Барбе также вставил в браслет недостающие, но зато подобранные им самим «собственные» алмазы, огранённые «розой».

Между тем императорская чета торопила. Уже 5 марта последовал запрос: «Когда поспеет браслета Великой Княгини Марии Павловны?» Желая подстраховаться, г-н Петухов, начальник отделения Кабинета, прислал мастеру небольшую цидульку: «Покорнейше прошу надписать на этой записке, к каковому времени может быть готова браслета с жемчугами и Бирюзами». Иоганн-Христиан Барбе быстренько приписал: «Сим имею честь вас уведомить, что в течении 18 ден я думаю готовым быть с Браслетом», подписался и уже по-немецки проставил дату: 6 марта 1832.

Обрадованный чиновник тут же настрочил письменный отчёт высокому начальству, что «браслета», по отзыву мастера Барбе, «может быть готова через две с половиной недели».

Ювелир не подвёл. 6 апреля он передал в Кабинет счёт на проделанную работу, возвратил туда же неиспользованные камни и вручил начальнику отделения Петухову готовую драгоценную и долгожданную вещь (см. рис. 3 вклейки).

Кабинетские оценщики Яннаш и Ян оценили честность Иоганна Христиана Барбе и отметили умеренность его претензий в стоимости оплаты труда, мастер в представленном счёте оценил свою работу только в 1000 рублей. Небольшое огорчение ожидало мастера при оплате алмазов, огранённых розой и принадлежавших самому Барбе: по распоряжениям от 29 марта и 9 апреля 1830 года из суммы стоимости «частных» камней вычли 10 %. Потому-то вместо ожидаемых 1196 рублей 80 копеек мастер получил лишь 1177 рублей 12 копеек.

И только тут выяснилось, что готовый браслет нельзя посылать сестрице Николая I: министр Двора заметил явное несходство монаршего портрета с чертами лица самодержца. Увы, Томасу Райту с выполнением придворного заказа не повезло. Роковую роль здесь сыграло государево пожелание, переданное в Кабинет министром Двора, князем П.М. Волконским: «Остеречь Райта, чтобы голова у портрета была не так велика, как он сделал на портрете для табакерки 14 января 1832».

Неудачно повторённую миниатюру англичанину возвратили под расписку, а «для оной браслеты портрет Его Величества» по первоначальному портрету работы Райта поручили «точную копию», притом «в том мундире и с лентою, как на оригинале» написать на сей раз «живописцу Вимбергу». «Назначенный в академики» Иван Андреевич Винберг 6 апреля, совсем незадолго до случившегося с родственником Джорджа Доу скандального казуса, представил в Императорский Кабинет чрезвычайно удавшийся портрет императрицы Александры Феодоровны «без короны и без ленты с причёскою в волосах».

Теперь миниатюрист, гордясь оказанным ему Высочайшим доверием, постарался исполнить престижный заказ в самые сжатые сроки: всего за две недели, с 12 по 27 апреля. Со вставкой лика царствующего государя в браслет не задержались, и уже 28 апреля столь долгожданная наградная вещь оказалась наконец-то в руках императора Николая I. [83] РГИА. Ф. 468. Оп. 5. Д. 27; Скурлов В. Браслет с бирюзой и бриллиантами: дело об изготовлении браслета для Ея императорского высочества великой Княгини Марии Павловны (РГИА. Ф. 468. Оп. 5. Д. 27), 1832 // Антикварное обозрение, 2003, № 3. С. 40, илл.; Тилландер-Гуденйелм. Драгоценности Императорского Петербурга. С. 83, илл. (Аукционный Дом Кристи).

Дар брата-императора, конечно же, порадовал Марию Павловну и, может быть, даже смог смягчить (чуть притупившееся) горе потери ею 22 марта 1832 года верного друга и советника, знаменитого Иоганна-Вольфганга фон Гёте.

В своём завещании, датированном 1 ноября 1826 года, вдова Павла I заботливо и скрупулёзно перечислила всех, кому она оставляла на память свои драгоценности. Материнское сердце старой императрицы особенно переживало за судьбу внуков, оставшихся сиротами. Особенно беспокоили Марию Феодоровну дети её второй дочери Елены Павловны, вышедшей в 1799 году за герцога Мекленбургского. Разорённое нашествием Наполеона Бонапарта герцогство нуждалось в деньгах.

В IX пункте завещания Мария Феодоровна писала: «Моя корона принадлежит государю. Все же прочие бриллианты мои, жемчуга и драгоценные камни, подаренные мне покойной государыней и покойным императором Павлом, а равно и приобретённые мною лично, исключая тех, которые будут распределены мною по завещанию, должны быть в точности оценены по моей смерти, и затем разделены на четыре равные части, из которых две части принадлежат детям моих дочерей Елены и Екатерины, которые наследуют после своих матерей, а остальные две части моим дочерям Марии и Анне. Всё то, что придётся на долю моим внучатам, принцам Мекленбургским, Ольденбургским и Виртембергским, должно быть продано, а деньги, вырученные с каждой части, следует разделить поровну между наследниками, а именно: часть, принадлежащую моей дочери Елене на две части, а часть дочери моей Екатерины на четыре части, и помещены в кассу воспитательного дома: проценты будут присоединяться к капиталу до совершеннолетия принцев и замужества принцесс; достигнув же совершеннолетия и вступив в брак, они будут пользоваться процентами с этих денег, но самые капиталы останутся в вечное обращение в России. <���…> Я желала бы, чтобы император Николай и великий князь Михаил Павлович купили для своих супруг бриллианты, достающиеся на долю моим дочерям Елене и Екатерине, и поэтому желала бы, чтобы на долю великих княгинь Елены и Екатерины Павловны пришлись, по мере возможности, мой сапфировый и бирюзовый уборы и моя диадема из колосьев, а из остальных двух частей, достающихся моим дочерям Марии и Анне, каждая закреплена временным завещанием за той линией, которой она принадлежит; они не могут быть ни проданы, ни подарены и перейдут по кончине их старшему принцу, а за отсутствием его, старшей принцессе их дома, причем допускается, разумеется, делать изменения в форме и фасоне их, по личному усмотрению. <���…> По смерти всех наследников всех моих дочерей, мои бриллианты достанутся, на тех же условиях, законным наследникам моих сыновей». [84] Завещание императрицы Марии Феодоровны, 1-го ноября 1826 года // Исторический вестник, 1882, январь, пункт IX. С. 93–94,113–115. (Далее – Завещание—1826.)