Борис Акунин - Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

Всё это было прекрасно, но недостаточно. Не освященный божественным сиянием правитель воспринимался как простой смертный, власть которого – дело случая. А случай можно повернуть и в свою сторону, были бы смелость и удача.

Рядом с Бироном находился человек, которому решительности было не занимать и который твердо верил в свою звезду – тот самый Миних, что помог герцогу прийти к власти. Фельдмаршал счел себя недостаточно вознагражденным (его не пожаловали в генералиссимусы) и обиделся.

Долго он не раздумывал, действовал по-солдатски, и дело свершилось с невероятной легкостью.

Седьмого ноября Анна Леопольдовна пожаловалась Миниху на то, что Бирон ее третирует и угнетает. Бравый вояка пообещал избавить ее от «тирана». Сказано – сделано. Следующей же ночью (благо стража дворца состояла из подчиненных фельдмаршалу преображенцев) Миних попросту арестовал регента. Для этого хватило двадцати человек. Бирона взяли в постели, поколотили, завернули в одеяло, кинули в повозку и увезли. Кроме регента арестовали еще двоих – его брата и Бестужева-Рюмина. Вот и весь переворот.

Трехнедельного правителя империи предали суду, из приговора которого создается ощущение, что никаких реальных вин за подсудимым не обнаружилось. Его обвиняли в том, что он не хаживал в Божию церковь; на знатнейших персон «крикивал и так предерзостно бранивался, что все присутствующие с ужасом того усматривали»; нарочно вредил здоровью царицы – «побуждал и склонял к чрезвычайно великим, особливо оной каменной болезни весьма противным движениям, к верховой езде на манеже и другим выездам и трудным забавам»; «будто для забавы Ея Величества, а в самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства такия мерзкия и Богу противныя дела затеял, о котором до сего времени в свете мало слыхано»; поминались «бесстыдные мужеска и женска пола обнажения» и какие-то «скаредные пакости», которые «натуре противно и объявлять стыдно и непристойно». За все эти не особенно страшные злодейства Бирона приговорили к четвертованию, но заменили казнь вечной ссылкой в далекий Пелым (позднее перевели в Ярославль).

Арест Бирона. В. Якоби

В неволе Бирон провел больше двадцати лет, а затем, уже стариком, по воле Екатерины II вдруг был возвращен на престол герцогства Курляндского, которым благополучно проправил еще целое десятилетие. Воистину судьба играла с этим человеком в какие-то причудливые игры.

К смертной казни приговорили и Бестужева-Рюмина, но тоже помиловали и ограничились ссылкой в собственное поместье. Скоро Алексей Петрович оттуда вернется и взлетит выше, чем прежде.

А самой сильной персоной державы теперь становился герой переворота (и просто герой) Бурхард фон Миних, мотивы которого лучше всего объясняет его собственный адъютант: «Фельдмаршал Миних арестовал герцога Курляндского единственно с целью достигнуть высшей степени счастья; …он хотел захватить всю власть, дать великой княгине звание правительницы и самому пользоваться сопряженной с этим званием властью, воображая, что никто не посмеет предпринять что-либо против него».

«Он ошибся», – коротко прибавляет Манштейн.

Если Бирону не хватило ловкости удержаться наверху, то у Миниха ее вообще не было.

Он чувствовал себя триумфатором. Сам составил список назначений и наград: себя поставил «первым министром»; великим канцлером – покладистого Алексея Черкасского; Антона-Ульриха, так и быть, согласился произвести в генералиссимусы. Надо было отодвинуть опасного Остермана, и Миних поступил с почти не поднимавшимся из инвалидного кресла Андреем Ивановичем довольно озорно: сделал калеку «великим адмиралом».

Никаких опасений касательно прочности своего положения у фельдмаршала не было, он не сомневался, что всем вокруг очевидны его величие и незаменимость.

Однако, как и при других временщиках, единственной опорой нового режима было покровительство монархии, которую теперь олицетворяла регентша Анна Леопольдовна. И опора эта была зыбкой.

Двадцатилетняя женщина, оказавшаяся осенью 1740 года титульной правительницей империи и при тогдашней младенческой смертности имевшая серьезные шансы стать в будущем Анной II, должна была считать себя игрушкой Фортуны – как многие деятели этого судорожного времени.

Ее родитель Карл-Леопольд Мекленбург-Шверинский лишился своего крошечного княжества и разошелся с женой, которая вернулась в Россию и существовала там на положении приживалки. Маленькая принцесса, родившаяся в этом несчастливом браке, несмотря на имя, была совершенно русской девочкой – из Германии ее увезли в четыре года и воспитывали по-отечественному, в Москве да в Измайлове. После перехода в православие она превратилась из Елизаветы-Катарины-Кристины в Анну Леопольдовну.

Положение принцессы заметно улучшилось с воцарением ее родной тетки Анны, которая была твердо намерена сохранить династическую преемственность за линией Иоанна (а не Петра). От девушки требовалось произвести на свет наследника, поэтому ее выдали замуж – вопреки воле – за полезного в политическом смысле молодого человека, связанного родством с австрийским и прусским престолами. Этот Антон-Ульрих Брауншвейг-Беверн-Люнебургский был личностью довольно тусклой, но с главной своей миссией успешно справился. В августе 1740 года на свет появился наследник престола Иоанн Антонович, который в ноябре стал императором и самодержцем Иоанном VI. До его совершеннолетия, то есть до 1757 года, править должна была мать.

Про юную регентшу все пишут, что она была мало образованна и плохо воспитана («дика»), не любила выходить из своих покоев, где сидела целыми днями нечесанная и неприбранная, хорошо себя чувствуя лишь с сердечной подругой лифляндской баронессой Юлией Менгден, которая при новом режиме неминуемо должна была стать важной персоной. Супруга английского посланника характеризует регентшу следующим образом: «Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность».

Нечего и говорить, что в качестве правительницы Анна Леопольдовна ощущала себя крайне неуверенно и, вероятно, даже пребывала в панике. Ее пугал грозный фельдмаршал, а страх – более сильное чувство, чем благодарность. Ближайшее окружение принцессы, единственные люди, которых она хорошо знала, всячески раздували эти опасения. Все советовали опереться на опытного, мягкого Остермана, который никому не казался страшным.