Саймон Себаг-Монтефиоре - Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

Первые шаги Потёмкина к власти заключались в том, что он стал членом Государственного совета – консультативного военного кабинета, созданного Екатериной в 1768 году. Его подъем всегда описывали как быстрый и безболезненный. Но, вопреки историческим клише, любовь императрицы вовсе не гарантировала ему реальной власти. Потёмкин считал, что он готов к работе в Совете. Мало кто был с ним согласен. Более того, все остальные члены Совета имели чин первого или второго класса по Табели о рангах, а Потёмкин – только третий. «Я не член Совета», – говорил он французскому дипломату Дюрану. «Почему же вы не сделаетесь им?» – «Этого не желают, но я заставлю» [19]. Откровенность Потёмкина часто удивляла многих дипломатов. Для иностранных послов это был первый знак того, что Потёмкин после всего трех месяцев в постели Екатерины хотел реальной власти и собирался ее получить.

Летом, пока двор был в Царском Селе, Екатерина все еще отказывалась назначить его членом Совета. В ответ Потёмкин продемонстрировал свое плохое настроение. «В воскресенье, когда я сидел за столом рядом с ним и с императрицей, – записал Дюран, – я увидел, что он не только не разговаривает с ней, но даже не отвечает на ее вопросы. Она была вне себя, и все мы в большом смущении. Молчание нарушил шталмейстер [Лев Нарышкин], но и тому не удалось оживить беседу. Встав из-за стола, императрица удалилась и потом вернулась с заплаканным лицом» [20]. Добился ли Потёмкин своего? «Миленький, – пишет императрица пятого мая, – как ты мне анамесь говорил, чтоб я тебя с чем-нибудь послала в Совет сегодня, то я заготовила записку, которую надлежит вручить Кн[язю] Вяземскому. И так, естьли итти захочешь, то будь готов в двенадцать часов или около того. А записку и с докладом Казанской Комиссии при сем прилагаю» [21]. Эта записка, в которой Потёмкина просят принять участие в обсуждении Тайной комиссии, созданной для расследования и наказания участников Пугачевского восстания, звучит обыденно, но на самом деле Екатерина приглашала Потёмкина присоединиться к Совету. Потёмкин демонстративно доставил записку генерал-прокурору Вяземскому и сел во главе стола: покидать его он не собирался. «Ни в одной другой стране, – сообщал Ганнинг в Лондон на следующий день, – фавориты не возвышаются так быстро. К величайшему удивлению членов Совета, генерал Потёмкин занял место среди них» [22].

К этому времени Тайная комиссия в Казани раскрыла «заговор» с целью убийства Екатерины в ее летней резиденции, Царском Селе: при допросе сообщник Пугачева признался, что убийцы уже в пути. Потёмкин отправил Вяземского узнать подробности дела, на что Екатерина смело ответила: «Я думаю, что гора родит мышь» [23]. Потёмкин переживал, но оказалось, что история, вероятно, была выдумана при допросе – еще одна причина, по которой Екатерина была против российской привычки бить подозреваемых кнутом. Сама она находилась слишком далеко, чтобы запретить Комиссии пытать бунтовщиков, хотя и пыталась убедить Бибикова делать это как можно реже [24].

Тридцатого мая Потёмкин был повышен до генерал-аншефа и вице-президента Военной коллегии. Легко забыть, что пока шла сложная битва фракций при дворе императрицы, Потёмкин и Екатерина продолжали наслаждаться первыми прекрасными месяцами своей любви. Возможно, в тот же день, когда было объявлено о повышении, императрица отправила Потёмкину записку, написанную в ребячливом и любвеобильном тоне: «Генерал, любите ли Вы меня? Я очень любить Генерала» [25]. Ганнинг пишет, что военный министр Чернышев был уязвлен настолько, что не захотел оставаться дальше на своей должности [26]. Он ушел со своего поста и стал губернатором белорусских провинций, полученных по время первого раздела Польши. Так закончился фракционный кризис, начавшийся за два года до падения князя Орлова.

Почести, новые задачи, новые крепостные, новые поместья и богатства текли к Потёмкину рекой. Тридцать первого марта он был назначен генералом-губернатором Новороссии, обширной южной провинции, граничившей с Крымским ханством и Османской империей, а двадцать первого июня сделался главнокомандующим иррегулярных войск, в частности, своих обожаемых казаков. Сложно представить, насколько богатым сделался Потёмкин.

У него было намного больше денег, чем у родителей в его детстве, проведенном в Чижове, и даже больше, чем у дяди в Москве. В то время пехотинец из крестьян получал около семи рублей в год, офицер – около трехсот. Потёмкин регулярно получал на свои именины, по праздникам и за помощь с каким-либо проектом в подарок по сто тысяч рублей. Он получал по триста рублей в месяц на карманные расходы. Во всех дворцах он жил бесплатно, и за то, что его обслуживали люди императрицы, он тоже не платил. Говорят, что первого числа каждого месяца на своем туалетном столике он находил по 12 000 рублей, но, скорее всего, как свидетельствовал Васильчиков, Екатерина просто давала ему огромные суммы денег тогда, когда ей хотелось. Потёмкин тратил деньги так же легко, как получал их. С одной стороны, его это смущало, с другой – он постоянно требовал больше. Но при этом ни его доход, ни его экстравагантность пока не достигли предела. Дело еще до этого не дошло. Очень скоро, впрочем, окажется, что он не знает предела ни в чем [27].

Екатерина позаботилась, чтобы Потёмкин получил столько российских наград, сколько было возможно – повышая таким образом его статус до собственного. Монархи любили получать иностранные медали для своих фаворитов. Иностранные государи не стремились раздавать награды кому попало – особенно любовникам цареубийц, захвативших трон. Но несмотря на это, если весомых причин для отказа не было, они все же уступали. Переписка между монархами и российскими послами относительно вручения орденов – увлекательнейшее чтение, содержащее невероятно вежливые, практически зашифрованные эвфемизмы, бывшие языком придворной дипломатии. «Миленький, здравствуй… – приветствовала Екатерина Потёмкина. – Что встала, то послала к Вице-канцлеру по ленты, написав, что они для Ген[ерал]-Пор[учика] Пот[емкина], после обедни и надену на него. Знаешь ли его? Он красавец, да сколь хорош, столь умен. И сколь хорош и умен, столь же меня любит и мною любим совершенно наравне» [28]. В этот день он получил русский орден Св. Александра Невского и польский орден Белого орла, присланный королем Станиславом Августом. Эти ордена были престижными, хотя аристократы и рассматривали их как должное: одна из трогательных черт Потёмкина – его детское увлечение медалями. Очень скоро в его коллекцию попали петровский орден Андрея Первозванного, Фридрих II прислал ему прусского Белого орла; Дания – Белого слона; Швеция – Св. Серафима. Но Людовик XVI и Мария Терезия отказали в орденах Св. Духа и Золотого руна, сказав, что они предназначены только для католиков. Георг III был шокирован, когда русский посол в Лондоне передал ему просьбу об ордене Подвязки для Потёмкина [29].