Саймон Себаг-Монтефиоре - Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

Дом, где родились дети Дарьи, накрыла тень отцовской паранойи. В их семейной жизни больше не осталось даже тех скупых чувств, которые существовали до того, как Дарья узнала о двоеженстве полковника. Его обвинения в неверности только ухудшали положение: он был так ревнив, что, когда его дочери вышли замуж, запретил зятьям целовать руку Дарьи, поскольку прикосновение мужских губ к коже неминуемо должно было привести к греху. После рождения наследника Александра помимо прочих навестил с поздравлениями его двоюродный брат Сергей Потёмкин, который сообщил ему, что Григорий – не его сын. Сергеем двигало отнюдь не человеколюбие: он хотел, чтобы поместье унаследовала его семья. Старый солдат разгневался и подал прошение об аннулировании брака и объявлении сына незаконнорожденным. Дарья, представив, как за ней захлопываются двери монастыря, бросилась за помощью к практичному и рассудительному крёстному Кисловскому. Тот примчался из Москвы и убедил дряхлеющего супруга отозвать прошение. Так отец и мать остались вместе [9].

Окружающим миром для Григория Потёмкина в первые шесть лет его жизни было отцовское село. Чижово стояло на речке, которая текла в узком, крутом и грязном овраге, пересекавшем широкую равнину. Село находилось в нескольких часах езды от Смоленска и на расстоянии 350 вёрст до Москвы и 837 вёрст до Петербурга. Летом там бывало невыносимо жарко, а зимы стояли суровые: равнина была открыта всем ветрам. Сегодня, как и в то время, это глухое, распахнутое на все стороны место; ребенку, наверное, жизнь там казалась увлекательной и радостной.

Во многих отношениях Чижово представляло собой русское общество в миниатюре, поскольку воплощало две основные черты устройства российской жизни в ту эпоху. Во-первых, постоянное и непреодолимое стремление империи расширять свои границы во всех возможных направлениях (Чижово находилось у неспокойной западной границы России), а во-вторых, разделение на помещиков и крепостных (родное село Потёмкина делилось на две части, что до сих пор заметно глазу, хотя сегодня Чижово практически вымерло).

Первый дом Потёмкина стоял на небольшом холме над рекой. Это была скромная одноэтажная деревянная усадьба с благообразным фасадом. Трудно себе представить больший контраст с домами помещиков-богачей, занимавших высокое положение в обществе. Возникшее через несколько десятков лет на юге Украины поместье графа Кирилла Разумовского «напоминало скорее небольшой город, чем загородный дом… со своими сорока или пятьюдесятью строениями… охраной, бесконечными процессиями слуг и огромным оркестром» [10]. Единственной хозяйственной постройкой рядом с усадьбой в Чижове была, вероятно, та самая баня, где родился Григорий, – должно быть, она стояла прямо над рекой и рядом с колодцем. Баня – неотъемлемая часть русской жизни. В ней вместе мылись крестьяне обоих полов [9] Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов. , что чрезвычайно потрясло воображение приезжего учителя-француза. Он писал, что люди всех возрастов и обоих полов вместе ходят в баню, и привычка с самых ранних лет видеть друг друга обнажёнными убивает в них всякие чувства [11]. Для русских баня была продолжением дома – уютным местом для общения и отдыха.

Не считая супружеских разногласий родителей, обстановка, в которой рос Григорий, была, по-видимому, простой и благополучной. Сохранилось одно свидетельство о том, как взрослел мальчик из мелкой дворянской семьи в Смоленской губернии, – записки родственника Потёмкина Льва Николаевича Энгельгардта. Хотя он родился на тридцать лет позже, описанная им жизнь в близлежащей деревне едва ли изменилась со времён детства Григория. Ему позволялось бегать босиком и в крестьянской рубахе: «Физически мое воспитание сходствовало с системою Руссо, хотя бабка моя не только не читала сего автора, но едва ли знала хорошо российскую грамоту» [12]. Другой мемуарист, тоже родственник Потёмкина, писал: «У одного только Михаила Ильича Мартынова, владельца тысячи душ, более других гостеприимного и роскошного, было с полдюжины серебряных ложек; их клали пред почетными гостями, а другие должны были довольствоваться оловянными» [13].

Гриша был наследником поместья и единственным, кроме отца, мужчиной в семье. Вероятно, пять сестёр и мать уделяли ему много внимания, и эта семейная атмосфера наверняка повлияла на формирование его характера – ведь в дальнейшем на него всегда были устремлены все взгляды. Поднимаясь по карьерной лестнице, он называл себя «баловнем Фортуны». Ему необходимо было выделяться среди остальных и доминировать. Жизнь в кругу женщин приучила его чувствовать себя свободно в женском обществе. Близкими друзьями повзрослевшего Потёмкина также становились женщины, и от отношений с одной из них зависела вся его карьера. Но неприхотливая домашняя обстановка Потёмкиных, оживлявшаяся мельтешением женских юбок, вскоре изменилась. Все сёстры, кроме умершей в девятнадцать лет Надежды, удачно вышли замуж за членов ближнего круга смоленского дворянства. У Елены (Марфы) с Василием Энгельгардтом и Марии с Николаем Самойловым родились сыновья и дочери, которые впоследствии сыграли не последнюю роль в жизни Потёмкина [14].

Государственная служба была единственной возможной профессией для русского дворянина. Поскольку Гриша родился в семье офицера, который сражался под началом Петра I в Полтавской битве, ему, должно быть, с детства внушали, что его долг и путь к успеху – лишь в служении империи. Военные достижения отца, вероятно, всегда оставались где-то на периферии воображения мальчика. В России честь мундира была превыше всего, особенно для провинциального дворянства. В 1721 году Пётр I учредил Табель о рангах, чтобы структурировать иерархию воинских, гражданских и придворных чинов. Дослужившись до Четырнадцатого воинского чина или Восьмого статского, любой человек автоматически становился потомственным дворянином, хотя одновременно получал обязательство пожизненной службы. К моменту рождения Потёмкина дворянству удалось смягчить это унизительную повинность, но, тем не менее, служба оставалась надёжным способом обрести достаток.

Потёмкина привлекал духовный сан. Среди его предков был архимандрит, живший в XVII веке, и отец определил его в смоленскую церковную школу. Но ему было суждено связать свою жизнь с государственным флагом [15].

Прямо рядом с усадьбой, у реки, находился источник, названный в честь Екатерины и сохранивший это название вплоть до сегодняшнего дня. Легенда гласит, что Потёмкин привозил сюда императрицу, чтобы показать ей свои родные места. Вполне возможно, что в детстве он сам таскал воду из этого источника, поскольку быт мелкопоместных дворян был немногим лучше положения их зажиточных слуг. После рождения Григория, вероятно, отдали крестьянке-кормилице, и словно «благородный дикарь», он был – буквально или нет – вскормлен молоком русской деревни. Его воспитывали в равной степени и мать с сёстрами, и служанки; его музыкой были задушевные жалобные песни крестьян, которые те пели вечерами и по праздникам. Залихватские, но изящные крестьянские танцы были ему куда ближе, чем кадрили на балах в соседних имениях. Он был знаком с деревенской гадалкой и со священником и чувствовал себя как дома и в усадьбе, и в крестьянской избе у тёплой печки, где томились каша, щи и квас. По обычаям тех времён мальчик жил в простоте – играл с детьми священника, пас вместе с ними лошадей и собирал сено вместе с крестьянами [16].