Петр Михайлов - Суд присяжных во Франции

Критика в адрес существующей судебной процедуры начинает отчетливо звучать во Франции уже в XVII веке. Спустя одиннадцать лет после издания Ордонанса 1670 года, в Амстердаме в 1862 году была напечатана небольшая книга Н. Августина [17]«Диссертация моральная и юридическая о том, является ли пытка убедительным средством для выявления тайных преступлений». [18]

В своем произведении, которое посвящено королю, автор пишет, что «всякий, кто будет размышлять над источником и автором пытки, не сможет не прийти к заключению, что это вмешательство дьявола, внушенное язычникам и тиранам для угнетения множества достойных людей» [19]. Пытка отвергается автором как негодное для отыскания истины средство. «Но если вы лишаетесь исповеди, вырванной пытками, вы питаете безнаказанность преступлений, и так как не всегда легко достигнуть убеждения, вы будете вынуждены оправдывать многие преступления, являющиеся сомнительными, за недостатком доказательств и признаний… Говорят, что нужно, чтобы судья удовольствовался вероятной уверенностью и основал свое сознание на том, что закон и практика ему предлагают как правило его поведения. Но если его сознание ставит ему в упрек то, что доказательство, на котором он основал свой приговор о жизни человека, является неопределенным, я не вижу, как в деле, столь тяжелом, можно иметь достаточно уверенности, чтобы вести себя как ни в чем не бывало перед собой лично, перед публичными властями, перед людьми» [20].

В начале XVIII столетия за изменение уголовного процесса в сторону его смягчения выступал аббат Флери [21]. В книге «Назидания Людовику, герцогу Бургундскому, затем дофину» он писал, что необходимо «реформировать судебную процедуру проистекающую из инквизиции, [так как] она стремится более находить и наказывать виновных, чем оправдывать невинных» [22]. А. Деспеисе [23]в «Трактате о преступлениях и о судебном порядке, наблюдаемом в делах уголовных» также сомневается в ценности показаний, полученных при пытке: «Не нужно всегда верить тому, что сказано на пытке… для установления факта неопределенного заставляют обвиняемого испытывать определенные страдания. Это вмешательство пытки является скорее опытом терпения, чем правды, ибо тот, кто может вытерпеть пытку, прячет правду, того, кто не может страдать, боль заставит тотчас же признать то, к чему принуждают. Если же тот, кто не совершал факта, в котором его обвиняют, является достаточно терпеливым, чтобы перенести пытки, почему таким же не будет тот, кто этот факт совершил, если ему предлагается такая прекрасная компенсация как его собственная жизнь? Etiam innocentes coget mentiri dolor! [24]Откуда следует, что тот, кто его судит, применяет пытку, чтобы не убить невинного, но он убивает его невиновного, подвергая его пытке, ибо тысячи и тысячи потеряли свои головы ввиду ложного признания. Это ужасная вещь колесовать человека за виновное действие, которое сомнительно… Не кажется ли несправедливым, что чтобы не убить без основания, ему делают еще хуже, чтобы его убить, проводя такое дознание, которое является более тяжким чем казнь.

Так дело обстоит с теми, кто настолько тверд, что никогда не скажет правду, так же дело обстоит с теми, кто предпочтет лучше умереть, ложно признаваясь в совершении факта, которого они не совершали, чем страдать от пытки» [25].

Перед появлением суда присяжных во Франции философы-просветители подвергнули критике с буржуазных позиций старую инквизиционную систему судопроизводства, систему формальных доказательств, презумпцию виновности, т. е. следственно-розыскной процесс в целом.

Вольтер в статье «Пытка» (из Философского словаря) пишет: «Часто говорили, что пытка является способом спасения сильного виновного и погибели чересчур слабого невинного, что у афинян пытке подвергали лишь при государственных преступлениях; что римляне никогда не применяли пытку к римскому гражданину для того, чтобы выведать его тайну. Что мерзкий суд инквизиции восстановил эту казнь, что, следовательно, она должна внушать ужас всему миру.

Что назначать пытку с целью добиться сведений о преступлении так же нелепо, как нелепо было когда-то устраивать поединок для суда над виновным; ибо часто виновный является победителем, и нередко крепкий и упорный виновный сопротивляется пытке, в то время как тщедушный невинный ее не выдерживает.

Что, однако, поединок назывался Божьим судом и что не хватает только назвать так пытку.

Что пытка является более длительной и болезненной казнью, чем сама смерть; что виновного наказывают так до того, как убедились в его преступлении, и более жестоко, чем лишая его жизни» [26]. Он же в статье «О пытке» из сборника «Награда за справедливость и гуманность» замечает: «…как! У Вас нет никаких доказательств, а вы в течение двух часов наказываете какого-нибудь несчастного тысячью смертей, чтобы получить право умертвить его в один миг. Вам достаточно известно, что это верное средство для того, чтобы заставить говорить все, что угодно, слабого невинного и спасти сильного виновного». [27]

Ш. Монтескье в своем труде «О духе законов» отдает предпочтение английской системе судопроизводства. Он пишет: «…в Англии присяжные решают лишь вопрос о том, доказан или нет поступок, представленный для их рассмотрения; если он доказан, судья произносит наказание, установленное законом за такой проступок, для чего ему нужны только глаза… Но народ – не юрист. Все эти судейские оговорки и средства к примирению сторон для него не годятся. Ему надо предъявить только один предмет, один только факт и требовать от него лишь того, чтобы он решил, следует ли ему обвинить, оправдать или отложить приговор» [28]. В этом же произведении, в книге одиннадцатой «О законах, устанавливающих практическую свободу в ее отношении к государственному устройству», рассматривая в главе 4 государственное устройство Англии, Ш. Монтескье особое внимание уделяет судебной системе Англии: «Судебную власть следует поручать не постоянно действующему сенату, а лицам, которые в известные времена года по указанному законом способу привлекаются из народа для образования суда, продолжительность действия которого определяется требованиями необходимости.

Таким образом судебная власть, столь страшная для людей, не будет связана ни с известным положением, ни с известной профессией; она станет, так сказать, невидимой и как бы несуществующей. Люди не имеют постоянно перед глазами судей и страшатся уже не судьи, а суда.

Необходимо даже, чтобы в случае важных обвинений преступник пользовался по закону правом самому избирать своих судей или по крайней мере отводить их в числе настолько значительном, чтобы на остальных можно было бы смотреть как на им самим избранных» [29].