Олег Старков - Криминотеология

Устав о церковных судах и о людях и мерилах торговых великого князя Всеволода 1125–1136 гг. к подсудности церковного суда относит: «потворы и чародеяния», «волхвование», «ведьство», «зелейницьство», «церковная татьба», «мертвечи свлачають», «крест посекают или на стенах режут», «или кто молится под овином, или в рощении, или у воды». [11] Хрестоматия по истории русского права. Вып. I профессора Владимирского-Буданова. 5-е изд. С. 244.

Непременно надо отметить, что религиозная правоприменительная практика церковных и княжеских судов Руси доходила до довольно жестоких расправ с ведьмами и чародеями. Кроме того, народный самосуд не преследовался, а, наоборот, поощрялся. Так, в 1024 г. толпа жестоко избила «лихих баб» в Суздальской земле, причинив им повреждения, опасные для жизни; то же повторилось и в Ростовской земле в 1071 г. В 1227 г. новгородцы сожгли четырех волхвов; в 1411 г. во время «черной смерти» (вероятно, чумы) псковичи сожгли 11 «вещих женок». В 1498 г. пришедшие к великой княжне Софье «бабы с зельем» были утоплены по распоряжению Великого князя. В 1591 г. в Астрахани по указу Государя были сожжены колдуны, обвиненные в порче крымского царевича Мурата Гирея; и многие другие факты, дошедшие до нас. [12] Подробнее см.: Ширяев В. Н. Указ. соч. С. 227–228.

Анализ законодательства Древней Руси приводит к некоторым выводам. Прежде всего, в указанных нормативных актах, как и в других, им подобных, церковные преступления, преследуемые исключительно церковью и по церковному праву, приравнивались к религиозным преступлениям, наказуемым светскими законами. В период зарождения православия на Руси это вполне объяснимо. Церковь по византийскому примеру была приравнена к государству и объединена с ним, что по византийскому праву означало не что иное, как то, что любые деяния церкви были государственными, как и любые деяния государства освящались церковью. Вместе с тем в отдельных уставах был определен и приоритет церковной юрисдикции над княжеской.

Далее. В уставах сделаны попытки уйти от влияния византийских Кормчих книг. Это проявилось во введении русской системы наказаний – в основном имущественные санкции и отказ от широкого применения телесных наказаний, смертной казни, практиковавшихся в Византии. Кроме того, это отразилось и на отдельных составах религиозных правонарушений – отказ от некоторых византийских составов и введение своих, русских, например, ссылка на воровство жены, в том числе в церкви, как на основание для развода, отсутствует в византийских источниках.

В Уставах содержится только перечисление религиозных деяний, без их раскрытия, определения, в некоторых уставах, более поздних, с указанием санкций. Фактически нет ни квалифицированных, ни привилегированных составов. Отсутствует указание на субъективную сторону, т. е. умысел, неосторожность не различаются, нет мотивов, целей. Предусмотрена возможность аналогии уголовного закона, например в Синодальной редакции Устава св. кн. Владимира Святославича о десятинах, судах и людях церковных указано: «ино, что неподобно церкви подеетъ». Вместе с тем представляется удивительным столь древнее возникновение этих юридических источников, предпринятые значительно раньше, чем у многих других народов, попытки кодификации правовых обычаев. Кроме того, привлекает внимание формулировка норм, иногда очень интересная, например «урекание», преследуемое только в трех видах – «бранным словом, обвинением в изготовлении зелий и в еретичестве», и т. п.

В нормах княжеских уставов проводится церковная политика. Поэтому преследуются прежде всего древнерусские языческие обычаи, в частности «кто молиться под овином, или в рощенъи, или у воды». Запрещаются различные формы влияния на людей, что церковь видит исключительно своей прерогативой, например «зелейничество», ведь использование для лечения различных трав издревле было принято на Руси, но церковь полагает, что только она может лечить людей, и то большей частью духовно. Преследуются различные виды и разновидности колдовства. Иначе говоря, о религиозной свободе, тем более в период зарождения православия на Руси, говорить не приходится. Здесь просматривается единственный метод правового регулирования – насильственное введение одной религии повсеместно и у всех племен и народов Руси, церковно-государственный дуализм.

Подобная политика продолжается и дальше, все более совершенствуясь и выходя из-под влияния византийских Кормчих книг.

Судебники 1497 и 1550 г. не были объектом исследования ни дореволюционных, ни современных специалистов в сфере изучения религиозных преступлений. Это не случайно, так как данные нормативные акты являются прежде всего памятниками процессуального права. Кроме того, в них имеются отсылочные нормы к Русской Правде, а также к Псковской и иным судным грамотам. Вместе с тем в них есть и нормы, посвященные религиозным преступлениям. Так, ст. 9 Судебника 1497 г., практически единственная уголовно-правовая норма, определяет наиболее тяжкие преступления и среди них называет одно религиозное – «церковный тать», что историками и юристами толкуется как святотатство, «т. е. деяние, так или иначе нарушающее права и интересы церкви» [13] Российское законодательство X–XX веков. В 9 т. Т. 2. Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. М., 1985. С. 54–62, 69, 70. , но виды «святотатства» не названы ни в Судебнике, ни учеными. По нашему мнению, понятие «церковный тать» означает, как означало и раньше, прежде всего в Уставе св. кн. Владимира Святославича о десятинах, судах и людях церковных, не святотатство, а всего лишь одно религиозное преступление – кражу в церкви. Об этом свидетельствует и то, что простое воровство здесь не указано, а за все эти тяжкие преступления – убийство государя, крамолу, поджог и др. – определена одна мера наказания – смертная казнь. Нельзя представить, чтобы за все религиозные преступления могла быть предусмотрена только смертная казнь. В княжеских уставах практически за все религиозные преступления были установлены имущественные взыскания. Статья 59 Судебника 1497 г. определяет пределы церковной юрисдикции, т. е. за церковные преступления, а также за преступления, совершаемые священнослужителями. При этом компетенция церковных судов ограничена и по субъектам, т. е. их ведению подлежали дела духовенства и патронируемых церковью людей, и по категориям дел – дела о наиболее тяжких преступлениях – душегубстве, разбое с поличным и даже о краже, совершенных священнослужителями, подлежали рассмотрению в государственных судебных органах.

Судебник 1550 г. во многом повторяет Судебник 1497 г., но он представляется более развернутым и совершенным. Так, ст. 61 Судебника 1550 г. дополняет перечень тяжких преступлений, но из религиозных по-прежнему называет одно – «церковный тать». Статья 91 еще более ограничивает церковную юрисдикцию, запрещая торговым людям жить в монастырях и устанавливая их подсудность светским судам. Примечательно еще и то, что в Судебниках 1497 и 1550 г. впервые и довольно широко вводится тюремное заключение.