Леонид Таруашвили - Языки свободного общества: Искусство

И наконец, не покушаясь на сам принцип свободы искусства, давайте посмотрим, как он выглядит в контексте прочих свобод, и попытаемся уяснить, каково его место среди других либеральных ценностей.

Вряд ли найдутся многие, кто бы не согласился с тем, что не для одного лишь искусства живет человек и не только для того, чтобы им наслаждаться, нужна человеку свобода. Рискуя вызвать неудовольствие, скажу больше: есть свободы даже более важные, чем свобода художественного самовыражения.

В самом деле, можно ли назвать свободным общество, где художественно-стилевое самовыражение ни в чем не ограничено, но при этом бескомпромиссно подавляется всякая свобода высказывания мнений? Нет, ни при каком условии нельзя, и не только потому, что в нем отсутствует главный для человека как мыслящего существа вид свободы, но и потому, что сама свобода художественного самовыражения при отсутствии свободы высказывания ничем не гарантирована, находясь в полной зависимости от каприза деспотической власти (а какой еще может быть власть в обществе, где никому не дозволено и пикнуть!). С другой стороны, можно ли назвать свободным общество, где есть свобода высказывания мнений, но нет свободы художественного самовыражения? При известном условии – да. Этим условием является наличие основных политических свобод, через посредство которых свобода высказывания обеспечивает свободу политического волеизъявления и тем самым реализует демократию. Конечно, в одной из своих составных частей свобода такого общества ограничена. Но при этом в нем налицо возможность устранить это ограничение вполне легальным путем. и даже общество, лишенное всяких политических свобод, при наличии свободы высказывания может находиться на прямом пути к всесторонней свободе.

Таким образом, свобода высказывания мнений – это базовая свобода: она открывает путь к другим свободам, когда те еще отсутствуют, и через нее те себя реализуют, когда уже имеются в обществе. Но даже и эта, базовая, свобода в свободном обществе при определенных условиях законодательно ограничивается. Так, не допускается разглашение государственной тайны, запрещается предвыборная агитация на определенное время, непосредственно предшествующее выборам, и т. д. Предполагается, что эти ограничения призваны защитить как раз те институты, которые обеспечивают саму свободу высказывания, поскольку, например, ее неограниченное применение непосредственно перед выборами может нанести ущерб их свободе, и предпочтение отдается той из них, которая в данный момент важнее.

Но может ли иметь место обратное отношение, когда свобода высказывания мнений терпит ущерб от того, что имеет место пользование какими-нибудь иными свободами? Может ли, в частности, повредить свободе высказывания свобода художественного самовыражения?

Да, может. Ведь свобода высказывания имеет смысл, если она обеспечивает возможность свободной дискуссии, а не разговора глухих или чего-то подобного слету токующих тетеревов, каждый из которых слышит только себя. Свобода же дискуссии находится в прямой зависимости от строгости справедливого регламента, которому дискуссия должна подчиняться, а также от степени соблюдения элементарных условий, исключающих внешние помехи для работы мысли и формулирования идей. Даже популярная в 50-е годы методика «мозговых атак» предполагала свободную форму высказывания лишь на первом этапе дискуссии. Но и эта, довольно ограниченная, форма дискуссионного самовыражения в итоге привела к всеобщему разочарованию в ее возможностях и к отказу от нее как от бесплодной.

Чтобы нагляднее стала связь между регламентацией форм выражения и свободой высказывания мнений, вообразим на минуту, что в помещение, где идет дискуссия (все равно по каким вопросам – политики или ботаники), внезапно впрыгивает некто в шутовском наряде, приплясывая, распевая задорные куплеты, шумя трещоткой и явно не собираясь скоро все это прекращать. Понятно, что ведущий поступит совершенно справедливо, если попросит назойливого шутника выйти вон, так как долг ведущего – заботиться о поддержании психологической атмосферы, обеспечивающей сосредоточенность участников на предмете и логике дискуссии. Нормальный ведущий скорее потерпит чрезмерно резкие полемические выпады дискутирующих против него самого и друг против друга как проявления – пусть и чрезмерные – естественных для дискуссий эмоций, чем допустит, чтобы кто-то непрошеный намеренно отвлекал и рассеивал внимание участников. Но мысли, приученной скакать и приплясывать, никакие заботы самых опытных ведущих не в силах придать нормальный ход. Чем вызвано повсеместно констатируемое падение эффективности научных исследований, особенно заметное в гуманитарной области? Плохо это или хорошо, но человеческая мысль неразрывно связана со своим чувственным выражением. То, как люди той или иной эпохи мыслят, зависит от того, как они свою мысль артикулируют: каков у них синтаксис и даже интонация речи, какими жестами они ее сопровождают. Эти материальные формы не только отражают мысль, но и формируют ее; соответственно в становлении интеллектуальной культуры общества в целом огромную, если не главную роль играет искусство. Ни «Введение» Порфирия, ни «Суммулы» Петра испанского, ни все прочие популярные в Средние века учебники логики не смогли сами по себе сделать культуру логического мышления прочной и укорененной. В эпоху Возрождения было понято, что для этого потребен Цицерон, сумевший отразить богатство и сложность логических форм и структур в живом потоке волнующих и прекрасных латинских речей; недаром именно этот автор сделался кумиром гуманистов. Гибкая греческая логика стала неотъемлемой частью новой европейской культуры только после того, как через тексты Цицерона, а затем также Боссюэ и ему подобных, через сценическое слово Корнеля и Расина, при этом подкрепляемая безотчетными повседневными впечатлениями от ясно структурированных архитектурно-ордерных форм, она была пережита образованным европейцем в его эмоционально-эстетическом опыте, а не только почерпнута из учебников. Роль искусства в усвоении психикой логических моделей, в формировании собственно менталь-ности (т. е. стиля мышления) и по сей день остается велика.

Однако в последнее столетие характер этой роли совершенно изменился. С конца XIX в. относительная гибкость и артикулированность форм эстетической среды культурного человека стала сменяться ее брутальностью и, одновременно, как это ни странно, – расплывчатостью. Повсеместно эстетизируется алогизм. Те эстетические впечатления, которые воспринимает отзывчивый современный интеллектуал, заставляют его мысль нестись в лихорадочном темпе и произвольно, повинуясь случайным ассоциациям, перескакивать с предмета на предмет, в итоге бессильно обмякая на том самом месте, с которого она начала свою скачку. Никуда не деться от того, что стиль мышления из искусства постепенно проникает даже в науку. Алогичная сюрреалистическая муза уже породила «сюрреалистов» от гуманитарного знания; на очереди дня – научный абсурдизм, так что недалек день, когда мы будем сидеть в конференц-залах, с глубокомысленным видом внимая теоретическим докладам в стиле Беккета или Ионеско. Ну а тогда… что ж, тогда будет уже рукой подать до тотального абсурдизма в судах и органах государственного управления.