Наталия Тяпугина - Антон Павлович Чехов в школе

Иван Иваныч Чимша-Гималайский поведал о своём брате, Николае Ивановиче, который всю жизнь стремился «на волю» из казенной палаты, где был вынужден служить из-за куска хлеба. Мечта о вольной жизни на природе сложилась у него ещё с детства, когда в маленьком отцовом именьице, которое потом оттягали за долги, он вместе со своим братом дни и ночи проводил в поле, в лесу, стерёг коней, ловил рыбу – одним словом, сформировался в жителя негородского.

Его мечта со временем обрела самые конкретные очертания: Николай Иванович хотел купить себе маленькую усадебку на берегу реки или озера и – непременное условие – там (почему-то!) должен был расти крыжовник. Каприз художника! Но денег на покупку не было, и начались годы их скрупулезного собирания. В жертву мечте приносилась не только собственная, вялотекущая жизнь впроголодь, без праздников и даже пристойной одежды, – жертвой мечты пала и старая, некрасивая вдова, на которой герой женился из-за денег и которую вскоре благополучно уморил голодом. «И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в её смерти», – не без горечи замечает Иван Иваныч.

Какой же рисовалась Николаю Иванычу его новая, такая желанная жизнь? – Он «мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес».

Мечта о растительной жизни, как видим. Может быть, она и естественна для человека, который всю жизнь недоедал и недопивал, но, согласитесь, чего-то в ней не хватает…

«– Деревенская жизнь имеет свои удобства, – говорил он, бывало. – Сидишь на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и…и крыжовник растет ».

Таким образом, в счастливом будущем герой собирался заниматься очень конкретными вещами: есть, пить, спать. И когда Иван Иваныч поехал навестить через некоторое время своего брата в его имение – Чумбароклову пустошь, Гималайскую тож, – то застал всех в состоянии глубокой послеобеденной одури. «Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. ¼Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щёки, нос и губы тянутся вперед, – того и гляди, хрюкнет в одеяло».

Он и хрюкнет, но чуть позже, когда начнет развивать свои невесть откуда взявшиеся воззрения на русский народ: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно»; «Телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы» и т. д. Вот уж точно: бытие определяет сознание. А между тем перед нами именно счастливый человек, заветная мечта которого осуществилась. Он достиг своей цели, включая обладание пресловутым крыжовником. Вполне доволен собой и своей судьбой.

Почему же лицезрение этого счастливца рождает чувство, близкое к отчаянию? Только ли потому, что мечта о борще и крыжовнике не может называться мечтой? Или потому, что сытость и праздность развивают в человеке такое наглое самомнение? – Это всё, конечно, так. Но, главное, счастливый человек, как футляром, отгораживается от мира и проблем, взывающих к решению: тесноты, вырождения, пьянства, лицемерия, вранья. «Всё тихо, спокойно, и протестует только одна немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания».

Человек не должен изолироваться от мира. Ему для счастья нужны не три аршина земли, три аршина нужны трупу, а весь земной шар, вся природа, чтобы мог проявить все свойства своего свободного духа. Вот почему «надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других».

Счастье не в том, чтобы спать и есть, – этого слишком мало для человека. Надо делать добро, надо помогать людям, надо действовать. И это не было для Чехова абстрактными лозунгами. Это была практика его жизни: борьба с голодом и холерой, устройство школ и библиотек, поездка на Сахалин, имевшая большой общественный резонанс и повлекшая реальные улучшения в жизни каторжного люда.

Не надо ждать! «Есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я смог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!»

Какой замечательный призыв, буквально прорвавшийся у всегда такого сдержанного писателя! Слишком важна была эта мысль для самого Чехова. Очень дорого стоит обществу футлярная жизнь его безмятежных счастливцев.

Итак, футляр – это то, что отгораживает человека от живой стихии жизни, страхует его от нежелательных последствий. Футляром, как мы видели, может быть что угодно: зонтик и профессия, калоши и мировоззрение, гроб и образ жизни. А можно ли поместить в футляр любовь? Что может (и может ли вообще) сдержать чувство, если его последствия, скорее всего, окажутся разрушительными? И надо ли страховаться от любви? Эти и многие другие вопросы анализирует Чехов в последнем рассказе «футлярной» трилогии.

Историю своей любви поведал охотникам Алёхин, помещик по необходимости, университетский человек, который говорит о себе, что по воспитанию он белоручка, а по наклонностям – кабинетный человек. Он вынужден уже много лет вытаскивать отцовское имение их долгов и делать это с полным напряжением сил, во многом против собственной природы. Вызывают удивление и уважение его настойчивость и благородство – Павел Константиныч уверен, что отец его задолжал отчасти потому, что много тратил на его образование.

Вскоре Алёхин был выбран в почетные мировые судьи, стал приезжать в город для участия в заседаниях съезда и окружного суда, и здесь он познакомился с семейством товарища председателя окружного суда Лугановича. Ему понравилось бывать у них, было видно, что супруги живут мирно, благополучно. Он наслаждался тихой, семейной обстановкой. Вскоре он стал в доме своим человеком. Причем, это была именно семейная дружба: об Алёхине " они оба сильно беспокоились», " им казалось, что я страдаю», «я чувствовал на себе их пытливые взгляды», они были особенно трогательны», когда пытались помочь ему материально; " оба, муж и жена , шептались у окна, потом он подходил и просил принять от них тот или иной подарок».