Андрей Тарасов - Что есть истина? Праведники Льва Толстого

Самое важное влияние на Толстого, согласно «Воспоминаниям», оказала его дальняя родственница Т. А. Ергольская, научившая будущего писателя «духовному наслаждению любви», при котором оказываются возможными добрые отношения со всеми и отсутствие материальных забот. По словам Толстого, Ергольская была усердной и горячей молитвенницей, крепко державшейся православной веры. Очень набожной и усердной христианкой, оставившей память доброй женщины, предстает в воспоминаниях писателя и тетя П. И. Юшкова, взявшая на себя после смерти сестры А. И. Остен-Сакен обязанности опекунства над малолетними Толстыми. По кончине своего мужа она удалилась в Оптину пустынь, а затем некоторое время жила в Тульском женском монастыре.

Существенно свидетельство Толстого о том, какие книги произвели на него сильное впечатление в детстве. Наибольшее влияние на будущего писателя оказали русские народные былины (про Добрыню Никитича, Илью Муромца и Алешу Поповича), сказки, а также библейское повествование об Иосифе. Эти произведения еще в 1830—1840-е годы способствовали зарождению у Толстого интереса к духовно-религиозной и фольклорной литературе, ставшей основным источником вдохновения в последний период его творческой деятельности.

В юношеские годы, по признанию Толстого, он испытывал особое воздействие религиозных увлечений старшего брата Дмитрия, одно время строго постившегося, усердно молившегося и посещавшего службы не в модной тогда университетской, а в острожной церкви, известной своим набожным и ревностным священником. Выделялся Дмитрий и в выборе знакомств, сходясь с людьми забитыми, бедными и неприметными. Как и в случае с тетушками, влияние старшего брата не было в то время осознано юным Толстым в полной степени, не имело явных и быстрых последствий, а скорее утверждалось в глубине его души, постепенно выявляясь и актуализируясь по мере внутреннего развития писателя и его творчества.

В «Исповеди» Толстой утверждал, что с шестнадцати лет он «перестал становиться на молитву и перестал по собственному побуждению ходить в церковь и говеть» (23: 3). Известно, что это утверждение не совсем точно, о чем свидетельствуют дневники и письма самого писателя. Так, в 1850 г. он заказывает молебен перед Иверской иконой Божией Матери, в 1851, 1852 и 1857 гг. говеет (последний раз причастился в 1879 г.). Но в 1844 г. Толстой действительно, быть может, в первый раз ясно почувствовал и осознал свое реальное неверие и непричастность к православию. Готовясь к экзамену по Закону Божию, он понял, что, как сказано в «Исповеди», «весь катехизис – это ложь». Тем не менее Толстой не переставал ощущать в себе веру в совершенствование. Однако идея нравственного развития личности вскоре подменилась, согласно «Исповеди», «совершенствованием вообще, т. е. желанием быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми» (23: 4). Именно стремлением выйти из подобной кризисной ситуации во многом вызваны толстовские интенсивные поиски высшей правды, способной четко, однозначно и безошибочно направить процесс совершенствования по истинному пути, поиски живых носителей этой правды. И художественное творчество на протяжении всей жизни Толстого являлось для него самым сильным, действенным и необходимым средством в деле познания истины.

Уже первое из известных творений писателя, повесть «Детство», дает повод к внимательному рассмотрению его положительных героев с этой точки зрения. Нетрудно заметить, что персонажи повести, вызывающие явные симпатии автора – повествователя, симпатии, выраженные через портретные детали, речевые характеристики, житейские ситуации, прямые авторские высказывания, неоднородны и неравнозначны. Об этом, например, свидетельствуют названия некоторых глав, т. к. ими становятся имена наиболее важных для Толстого героев: «Учитель Карл Иванович», «Наталья Савишна», «Матап» и др.

Но в изображении этих положительных персонажей есть существенные отличия. Первое отличие – композиционное. Повесть начинается с рассказа о Карле Ивановиче, но постепенно его сюжетная линия сходит на нет: последнее упоминание о нем встречаем в 16-й главе (а всего в «Детстве» 28 глав). Сюжетные линии maman и Натальи Савишны, наоборот, идут как бы по восходящей, ибо внимание автора к ним на протяжении повести постоянно растет, достигая кульминации в завершающей 28-й главе (конец произведения для Толстого всегда являлся наиболее ударным в смысловом отношении моментом). Образы Натальи Савишны и шатал представлены в возвышенно-эпическом ореоле, в момент их кончины. А Карл Иванович в последний раз появляется перед читателем в незначительном бытовом эпизоде, связанном с вручением подарков бабушке Николеньки Иртеньева.

Важно указать и на то, что Карл Иванович изображается «субъективно», то есть с точки зрения Николеньки Иртеньева, либо с точки зрения автора-повествователя, однако все равно как бы преломленной через детское восприятие главного героя «Детства». Иного принципа изображения Толстой придерживается при создании образов Натальи Савишны, maman и юродивого Гриши. «Субъективное» начало значительно ослабевает, предоставляя место «объективному». Maman, Гриша, а особенно Наталья Савишна подаются не только через чувства и переживания Николеньки, но и через отношение к ним других действующих лиц повести, через их собственные поступки и слова, либо никак Николенькой не комментируемые, либо выраженные «взрослым», «объективным» языком автора-повествователя, выступающего не в роли бывшего участника событий, а в роли их беспристрастного созерцателя.

Наиболее показателен в этом отношении, пожалуй, эпизод с papa и maman, спорящими за обедом о юродивом Грише, которому, кстати, посвящены целиком две главы повести. Вся сцена спора представлена в виде отдельного, самостоятельного диалога между papa и maman, не связанного с настроениями и восприятием его Николенькой, благодаря чему читатель вынужден остаться один на один с «стенографическим отчетом» спора и сам определить, за кем же из спорящих правда. А поэтому особое значение приобретают, казалось бы, малозаметные художественные детали, акценты, обозначенные писателем, а также собственно содержательная сторона диалога. Maman говорит по-русски, a papa переходит на французский, maman спорит спокойно, аргументированно и о конкретном, a papa раздраженно, уводя разговор в область отвлеченных слов, единственным аргументом своей правды выставляя пирожок, который у него попросила maman и который он сначала держал на таком расстоянии, чтобы она его не достала, но потом все-таки отдал. Очевидно, что симпатии читателей и победа в споре оказываются на стороне maman и юродивого Гриши, которого она защищала. Итак, в данном диалоге фиксируется «объективное», вытекающее из самого текста произведения преломление не только образа maman, papa, но и юродивого Гриши.