Юрий Ладохин - Венеция – Петербург: битва стилей на Мосту вздохов. Из цикла «Филология для эрудитов»

Венецианские историки утверждают, что именно после первой волны переселения и возникла Венеция. Между тем, Акройд с определенной иронией относится к этому факту, имеющему больше мифологический оттенок: «… город был основан в полдень 25 марта 421 года бедным рыбаком Джованни Боно, или Джованни Добрым. У этой теории есть преимущества, так как она сближает три даты – день весеннего равноденствия, Благовещение и предполагаемую дату основания Рима. Тройное совпадение, так же как и своевременное появление Джованни Боно, слишком хорошо, чтобы быть правдой, но это часть необычной способности венецианцев вытеснять историю мифом» [Там же, с. 25]. Через четверть века новая угроза пришла от гуннов: «В 446 году Аттила захватил римские провинции от Дуная до Балкан, а затем, шесть лет спустя, взял Аквилею. Альтино и Падуя тоже были разграблены. От этих бедствий беглецы снова спасались в лагуне» [Там же, с. 23].

О поистине волшебном превращении первых поселений венетов в изумительный город в стихотворении «Старый дож» написал Аполлон Майков:

Через два десятилетия после нашествия гуннов произошло знаковое событие, во многом предопределившее дальнейшее развитие общественной жизни будущей Венецианской республики: «Островитяне были неуживчивы и соперничали друг с другом; в лагунах не было единства. И вот, в 466 году в Градо, двадцать лет спустя после появления Аттилы, состоялось собрание венетов лагуны. Было решено, что каждый остров будет представлен трибуном и что трибуны будут работать вместе для общего блага. Ведь они сталкивались с одними и теми же опасностями и трудностями – не в последнюю очередь, с набегами моря. Это было первое проявление публичного и общинного духа, который впоследствии ясно проявится в Венеции» [Там же, с. 23 – 24].

Продуманная система администрирования и предпринимательский дух переселенцев довольно быстро принесли первые результаты: «К VI веку присутствие венетов в этом регионе стало определяющим. Им платили за перевоз людей и товаров между портами и гаванями материка. Они переправляли византийских солдат из Градо до реки Бренты. Отвозили чиновников и купцов в Византию. Уже тогда они были известны мореходным искусством. Их суда поднимались по рекам Северной Италии, по пути торгуя солью и рыбой в городах и деревнях» [Там же, с. 24].

Вопреки неблагоприятным внешним факторам, даже с немалой долей политического риска для его основателя, состоялось основание Петербурга. После поражения под Нарвой от армии шведского короля Карла XII в 1700 году (с потерями восьми тысячи человек и 14-ти орудий) перед Петром I стоял тяжелый выбор. Необходимо было не только восстановить боеспособность российской армии для дальнейшего продолжения Северной войны, но и найти стратегическое решение для кардинального улучшения ситуации. Нужен был выход к Балтийскому морю. Одним из нескольких вариантов получения доступа к морской акватории было закрепление на территории, примыкающей к устью реки Невы.

Как пишет историк Дмитрий Володихин, «эти болотистые, неплодородные и малонаселенные места оказались ключевым полем на „шахматной доске“ большой политики. Владевший ими получал ключ от всей „позиции“ огромного региона. Из Финского залива по Неве можно было добраться до Ладожского озера, а оттуда подняться по реке Волхов до Новгорода Великого или по Свири до Онежского озера. Закрыв широкую Неву для судоходства, можно было отрезать целую область от выхода в море» [Володихин 2001, с. 228].

Вместе идея Петра построить на зыбких, болотистых почвах дельты Невы новый огромный город и впоследствии перенести сюда столицу государства из патриархальной Москвы страшила непредсказуемостью результата. Тем более, что главную часть города царь, вопреки мнению многих приближенных, задумал возвести не на территории бывшей шведской крепости Ниеншанц (на месте впадения реки Охта в Неву), а гораздо ближе к Финскому заливу. Создатель «Истории государства Российского» Николай Карамзин даже называл «блестящей ошибкой Петра Великого основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток».

Однако, как писала историк Ольга Агеева, «царь сам обследовал топкие, низкие берега Невы и выбрал для крепости небольшой островок Заячий, по-шведски – „Люст эйленд“, т.е. „Веселый остров“. Размещенные на нем артиллерийские батареи могли держать под прицелом водную поверхность Большой и Малой Невы, откуда исходила угроза появления шведских кораблей – неприятельская эскадра бороздила Финский залив» [Агеева 1995, с. 516].

Дальнейшие события 1703 года историк описывает с детальными подробностями: «Распорядившись начинать земляные работы и оставив набросок-чертеж, 11 мая царь на десять дней уехал на верфи города Лодейное Поле. В отсутствие Петра на острове Заячий под присмотром его „друга сердешного“ Александра Даниловича Меншикова стали закладывать крепость („фортецию“), положившую начало будущей столице Российской империи… 29 июня, в день тезоимства (так называли именины, или день ангела, высоких особ) царя, при его участии в центре строительной площадки была заложена деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла, и крепость стала именоваться Петропавловской. Возникший рядом город получил название Санкт-Петербург или, как говорили в начале XVIII в., Санкт-Питербурх» [Там же, с. 516 – 517].

Ввиду серьезных угроз со стороны шведских войск и необходимости ускоренного сооружения двух дополнительных крепостей: Кронштадта и Адмиралтейства, начался настоящий строительный аврал: «Развернувшееся строительство потребовало огромного числа рабочих рук. По царским указам ежегодно с марта по сентябрь в три смены на берега Невы должно было прибывать до 40 тыс. человек почти из 40 городов. Реально численность в смену достигала 12—18 тыс. Помимо них Петербург возводили солдаты, а в конце войны и пленные шведы» [Там же, с. 517].

При такой спешке и с учетом работы на болотистой местности, многочисленные жертвы были платой за реализацию «утопии» государя. Об этом с горечью написал Максимилиан Волошин: