Ольга Ерёмина - Юрий Коваль. Проза не по-детски

Мы говорили уже, что рассказчик прошёл две инициации. Третью инициацию в традиционных обществах проходят, как правило, будущие жрецы и шаманы – это посвящение в особую жреческую касту. Оно бывает длительным и заключает в себе символическое путешествие по миру бессознательного, трансперсональное общение с архетипами коллективного бессознательного и со своими собственными тайными образами.

На границе этого мира, перед лесом, стоит избушка на курьей ножке, в ней живёт Баба-Яга, она же прорицательница, она же губительница и спасительница.

Баба-Яга невесть как появляется перед нашими героями в купе поезда, идущего на север, в образе старухи: «Она была в чёрном платке, который окутывал голову и плечи, из платка выглядывал кривой колдовской нос».

Герои спят. На границе сна и яви, на переходе из бессознательного в сознательное, они слышат её неожиданные пророчества и предсказания. Первое: «берегитесь Волны!» Той самой, которую распространяют лысые и усатые.

Герой смекает: «Старуха была «с приветом» и сейчас пыталась передать мне этот привет».

После разглагольствований о том, что уши – «вместилище разума», а глаза – «источалище разума», разговор возвращается к Волне. Рассказчик, по словам колдуньи, «маленькую, незаметную» сделать может: «Такая волна самая противная. Она по-настоящему не убьёт, но нервы попортит».

Что же подразумевается под Волной? Видимо, способность инициировать явление, вызывающее причинно-следственную цепочку. То есть быть не просто участником чужой игры, но самому начинать игру, порождать новые идеи. Собственно, это мы и видим в самом факте создания Лодки в начале плавания.

Раззадоренная замечаниями капитана старуха предсказывает: «Один из вас домой не вернётся».

Это выглядит как предсказание беды, гибели, и на самом деле речь идёт о гибели – сжигании прежней оболочки, полной трансформации личности. Такой перерождённый человек уже не может вернуться к прежней жизни. И рассказчик сам это знает. Ведь он же обещаел после поедания торта, что назад, на прежнюю квартиру к Петровичу, он уже не вернётся.

Старуха пророчит, одновременно давая нить для понимания будущих событий: «А всё равно один домой не вернётся. Только не знаю кто».

«Только не знаю кто» – это возможность для трансформации не только рассказчика, но и капитана.

Более загадочным выглядит фраза: «Уехали двое, потом вас будет четверо».

Число четыре – важное число в символике цифр. Но мы вернёмся к этой теме много позже. А пока герой выгоняет старуху из купе и выходит на перрон, испытывая счастье от разрыва с привычным миром Москвы.

Тема первого сюжета – отплытие, а зерно его – яркое проявление маскулинности капитана. Именно он проявляет свою мужественность, умение, ловкость и смекалку. Ему удаётся увернуться от дождя, он, а не рассказчик, находит общий язык со стихией – дождём, с проявлениями природного сообщества – комарами. Он отыскивает среди сплошных зарослей ольхи заливчик, где можно спустить лодку, он распоряжается, а рассказчик послушно перетаскивает рюкзаки. И фотограф же решительно командует: «Руби концы!»

Два человека выходят из залива на Большую Воду и обнаруживают, что здесь не так уж и уютно. По озеру «бродили холодные волны. Серый северный ветер заворачивал нос «Одуванчика», а дождь хлестал сильней и казался мокрее».

Героев пугает не что иное, как волна. Предсказание старухи частично сбывается. Волна сразу внесла в команду раздор, герои стали спорить, кого высадить на берег. На помощь пришёл сам «Одуванчик». Мастер заложил в конструкцию лодки остойчивость: ««Одуванчик» понял, что мы перепугались, и старался как мог. Он перепрыгивал с волны на волну, уворачивался от самых опасных. Он был терпелив и покорен, как Конёк-Горбунок».

Фактически такая всхожесть на волну связана именно с конструкцией лодки. Символически это означает, что в трудных ситуациях, когда маскулинный рассудок, так называемая мужская логика, пасует, надо довериться Аниме, феминности, проявляющейся через интуицию. И тогда волна будет не мешать, а помогать Лодке.

В лодке (это слово я буду писать с маленькой буквы, когда буду иметь в виду главным образом реальную лодку, с большой – главным образом символическую) сидят два человека, два полюса – плюс и минус, маскулинность и феминность.

Из-за пригорка на берег выходит лошадь. На ней сидит один толстый всадник, который вдруг раздваивается, превращается в двух человек – взрослого и ребёнка. Это ещё два символических полюса человеческой души – взрослое восприятие, обусловленное социальными рамками, и детское, непосредственное, не ограниченное ещё жёсткими стенами общества. Потому ребёнок убегает к лесу, а взрослый обращается к сидящим в лодке.

Чтобы оказаться в потустороннем мире, в царстве Аида, надо переправиться через Стикс, через реку Смородину ( смрадную, имеющую сильный запах), через Океан на запад, куда уходит солнце.

Наши герои тоже переправляются, борясь с волной, переплывают на другой берег озера и оказываются в ином мире, в царстве мёртвых. Всадник требует у них платы за информацию – спички, огонь, который должно принести из мира живых.

В реальности всадник – монтёр, который обколачивает столбы дощечками с надписью «Не влезай – убьёт!». В символическом мире это существо, которое извещает героев, что они прибыли в «нездешний» мир. В качестве сидения он предлагает герою табличку с черепом, разбитым молнией.

Необычайно актуальным в этом главке становится приём остраннения,применяемый не к описанию предметов или явлений, а к использованию слов. Вот пример. Рука всадника твёрдая, как лодочное весло. Герой «почтительно пожимает весло». И тут же монтёр его спрашивает: «Веслаетесь?»

«…И я невольно подумал, что странная собралась на берегу компания – двое веслаются, один обколачивает».

Повтор слов в произведениях, написанных традиционным литературным языком, сочли бы речевой ошибкой. Узаконили его детские писатели, стремясь передать особенности мышления и внутренней речи ребёнка. Виктор Голявкин использует этот приём особенно часто. В рассказе «Про меня и про Вовку» читаем:

«Вовка сразу обиделся.

– Мы ведь с тобой друзья, – говорит, – а ты дразнишься.

– Это ты, – говорю я, – а не я дразнился.

С тех пор Вовка стал меньше дразниться. Потому что я передразнил его. Но всё-таки он иногда забывал и опять начинал дразниться. И всё потому, что он в школу ходит, а мне в школу никак нельзя».

Номинально произведения Коваля считались детской литературой, посему право использовать подобные повторы слов не вызывало сомнения у редакторов. Но если у Голявкина повтор используется только для передачи детской речи, то у Коваля этот же приём имеет иное наполнение. Автор раздевает слово, снимает с него все коннотации и ассоциации, оставляя зерно смысла, которое всё более и более кажется иномирным, словно в мифической стране вдруг человечьим, «русским духом пахнет». Самый яркий пример: