Ольга Ерёмина - Символизм в русской литературе. К современным учебникам по литературе. 11 класс

После Октябрьской революции символизм как направление сошёл на нет, потому что грубая реальность жизни слишком жёстко заявила о себе в судьбах каждого из её представителей. Они продолжали заниматься творчеством, но не было общих планов и надежд, не было душевного подъёма, не было прежней жизни, из недр которой они все вышли.

Поэты – наиболее чуткие люди. Поэтами недаром называют не только собственно стихотворцев, но вообще всех людей с тонкой нервной организацией, богатым воображением и даром предвидения. Тем более эти качества присущи тем, кто занят поэтическим творчеством.

Постоянно пытаясь нащупать тонкое, почти неосязаемое биение жизни вокруг, уловить особенности её пульса и понять направление жизненного потока, поэты глубоко проникают в структуру мира, их интуитивные озарения поднимаются до высот философских обобщений и мистических пророчеств.

Поэт – это тот, кто улавливает в частных и изменчивых событиях проявление вечного, осевого начала. Он понимает, что очевидность не есть действительность, что повседневная жизнь только отражение и искажение истинной жизни, что в повседневности мы можем только уловить намёк на истину, её символ. «Любовь лишь звук», а «Кровь лишь знак», – эмоционально утверждает Зинаида Гиппиус в стихотворении «Швея». «…Всё видимое нами – / Только отблеск… / От незримого очами», – философски обобщает Соловьёв («Милый друг, иль ты не видишь…»).

Но это вечное начало запрятано так глубоко, что человеку зачастую может быть видна только та борьба, та расколотость мира, что нарушила первозданное единство:

Поэт постоянно идёт по острию между несказуемостью последних тайн бытия и вульгарным искажением вырванных из своего сердца образов и слов, опошленных массовым сознанием. Это раньше словом творили и могли разрушать: «Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города» (Н. Гумилёв, «Слово»). Теперь же сам человек, восприняв божественный дар Слова, поставил его пределом «скудные пределы естества». В результате этого – первоначально живое и животворящее – слово стало формальностью, омертвело:

Поэт вынужден пользоваться словами, но осознаёт их неполноту; недаром Владимир Соловьёв пишет, что истинен в конечном счёте лишь «немой привет» «от сердца к сердцу» («Милый друг, иль ты не видишь…»). Сердце – не только физиологический орган, гоняющий кровь, это один из важнейших духовных центров человека. Лишь человек с чутким сердцем может понять и принять других людей, осуществить тот самый «немой привет».

Но слишком часто, становясь взрослым, человек забывает о силе искренности, сосредоточенной в сердце, забывает о том, насколько сильно мог любить и понимать в детстве, любя безгласно, но всей душой.

вопрошает Мережковский («Детское сердце»).

Вместе с тем, трагическая раздвоенность мира велика, и человек вынужден учиться молчанию, чтобы найти ответы на свои вопросы. Ответы уже ждут людей, природа полна молчаливых символов, но человек неспособен их узреть и понять, потому что суетен и нетерпелив. «– Остановись, – призывает Волошин. – Войди в мою ограду / И отдохни. И слушай не дыша… / Учись внимать молчанию садов…» («Ступни горя, в пыли дорог душа…»).

Суметь разглядеть подлинное бытиё, ощутить себя частью живого мира, понять его знаки и идти по ним – сложнейшая задача, требующая от человека максимальной сосредоточенности и самоотдачи. Человек обречён на противоречивое существование в двух мирах – мире божественной тишины и мире попыток выразить эту тишину человеческим словом.

«Мой верный друг! Мой враг коварный!» – в смятении восклицает Валерий Брюсов, обращаясь к языку и его двойственности («Родной язык»). Но из прошлого как бы отвечает ему мудрый Владимир Соловьёв, подытоживая страсти по символу и слову, и оставляя простор для будущего:

Представители Серебряного века особенно остро ощущали назревающие мировые катаклизмы, Земной шар становился тесен человеку, и различие между культурами грозило беспощадными столкновениями. Ещё за десять лет до Первой Мировой войны и за год до первой русской революции вся планета представлялась «Залитой кровью и слезами, / Повитой смертной пеленой / И неразгаданными снами» (М. Лохвицкая. «Во тьме кружится шар земной…»). Старые истины исчерпывались и теряли смысл в новых условиях, грядущее скрывалось во мраке неизвестности.

провозглашает Дмитрий Мережковский («MORITORI»).

В истории было уже не раз, когда гибли казавшиеся вечными великие цивилизации, когда утончённая культура безжалостно уничтожалась варварами-завоевателями, этими «невольниками воли», которые по привычке ставили «шалаши у дворцов», оскверняли храмы и плясали «в радостном свете костров» (В. Брюсов. «Грядущие гунны»). Но поразительная, парадоксальная диалектика развития оправдывает творимые бесчинства, «оживляя одряхлевшее тело волною пылающей крови», полной ещё неупорядоченной энергии, таким образом освобождая место для будущих построений. Предвестие и зачарованный призыв подобного кровавого обновления можно найти в строках Валерия Брюсова:

«Мы гибнем жертвой искупленья. Придут иные поколенья, – вторил ему Мережковский – <���…> Грядущей веры новый свет, тебе от гибнущих привет!» («MORITORI»).

Поэты и философы чувствовали трагические последствия, к которым могло привести дальнейшее увеличение разрыва культур и эпох. Вместе с тем, противостояние Востока и Запада усиливало извечную раздвоенность человеческого бытия в эпицентре этого противостояния – в России.

Россия – самая огромная и многоликая страна мира, и при этом самая молодая по сравнению с территориями, её окружающими. Она всегда подвергалась разнообразным влияниям со стороны могущественных соседей, перед ней всегда стоял выбор между различными путями исторического развития. Недаром ещё Владимир Святославич Красное Солнышко выбирал между четырьмя (!) вероисповеданиями.