Василий Аксенов - Лекции по русской литературе

( Вопрос из зала : Не родственник?)

Нет, не родственник ( пишет ). Иван, а тот Валентин.

Далее я хочу сказать несколько слов о двух рассказах Юрия Нагибина. Это сейчас известный очень писатель ( пишет ), он, кстати, собирается в Вашингтон приехать скоро, он уже здесь был, читал в американских университетах. Это очень хороший писатель, высокой марки профессионал, и вся его творческая жизнь прошла совершенно благополучно, его никогда не били, за исключением этой публикации в альманахе «Литературная Москва». Тогда его били за эти два рассказа. Многие авторы этого альманаха сделали из критики, из всей этой истории разные выводы, как и Юрий Маркович Нагибин, и, видимо, они принесли должные плоды. Рассказы ничего особенного в смысле политической остроты из себя не представляют, с нашей точки зрения. Сейчас какой-нибудь Распутин пишет в сто раз более острые в политическом отношении вещи про деревню. Но тогда рассказы Нагибина так сильно прозвучали, что заставили партию призадуматься. Вот первый рассказ, «Хазарский орнамент» называется. Это охотничий рассказ. Юрий Нагибин принадлежит к тому типу русских писателей, которые очень любят охоту. Это такая русская традиция – ездить на охоту, стрелять уток, рассказывать об этом. Юрий Казаков тоже этим занимался когда-то. Действие происходит во время охоты на уток, в каких-то маленьких избушках, где охотники собираются. И его напарник, с которым он вместе охотится, – это профессор-искусствовед, занимающийся такими отвлеченными понятиями, как, например, хазарский орнамент, он изучает орнаменты, оставшиеся от древнего племени хазар, которые когда-то жили на территории России. Он избрал эту отвлеченную область только лишь для того, чтобы быть подальше от жизни, потому что он боится всего, пишет Нагибин, боится, даже когда начинают критиковать состояние дорог в России: когда говорят, что в Советском Союзе отвратительные дороги, герой рассказа сразу замыкается и старается уйти, лишь бы не поддерживать этот разговор. Хазарский орнамент – это для него спасение. Он не знает, бедняга, что именно в наши дни хазары стали центром дискуссии, сейчас националистическая дискуссия в русской прессе идет, кем были хазары – евреями или славянами ( смеется ). Вот такой запуганный интеллигент, запуганный человек. И вдруг во время разговора один из охотников оказывается страшным критиканом охотничьего хозяйства, и все ужасно критикует, и резко так высказывается, цитирует какие-то дореволюционные издания. Нагибинский герой старается не участвовать в этой сцене, как вдруг оказывается, что этот критикан не кто иной, как новый, назначенный там секретарь райкома партии. То есть этот секретарь, как Гарун-аль-Рашид, в простой одежде, без слуг и без стражи, путешествует по простым крестьянским полям. И это тоже примета нового времени, и это делает этот рассказ острым. Второй его рассказ «Свет в окне» – это типичная рождественская история, Christmas story . Дом отдыха, где отдыхают простые люди, но в этом доме отдыха есть отдельный маленький домик, где всегда ждут начальство, где, в отличие от основного дома отдыха, три роскошных комнаты, там стоит телевизор, чудесная мебель, там все чисто, идеально, и при этом доме специальная уборщица, которая должна его убирать каждое утро, поддерживать в нем чистоту, там ждут приезда какого-то высокого начальства, которое не приезжает и, видимо, никогда не приедет. А все вынуждены по три, по четыре человека в общих комнатах находиться. Директор дома отдыха понимает, что все это бессмысленно, но не может отказаться от этого, и вдруг он видит, что там горит свет зимней ночью, идет проверить, оказывается, это уборщица пригласила туда своего молодого человека и каких-то маленьких детей, и вот мороз трещит, а они смотрят телевизор и наслаждаются комфортом этой комнаты. И он их оттуда выгоняет: им не по чину там находиться. Такая типичная рождественская история, которая тоже была притчей во языцех и подверглась страшным официальным атакам.

Затем идет большая подборка Марины Цветаевой, первая публикация после ее смерти. Вы знаете, конечно, Марину Цветаеву, да? Это поэтесса, которая была в эмиграции и вернулась перед войной в Советский Союз, а в эвакуации в Елабуге покончила жизнь самоубийством. Имя ее было совершенно неизвестно широким читателям в стране, ее нельзя было даже упоминать, впервые здесь напечатали большую подборку ее стихов, которые совершенно не похожи ни на какую советскую поэзию, с предисловием Эренбурга. Он цитирует ее стихи… Более несчастной поэтессы, более несчастной личной судьбы, чем у Марины Цветаевой, придумать трудно. Ее никто не признавал, и в эмиграции, кстати говоря, к ней очень плохо относились, она постоянно почти голодала, а то и просто голодала, ее очень мало знали, очень мало о ней писали, но тем не менее она пишет еще в юности:

И вот сейчас, после ее смерти, черед настал: везде идут по миру конференции «Цветаева в <���нрзб>», и в Советском Союзе миллионы людей ее читают – и обожают! И снова Эренбург, он ее открывает, он пишет о ней статью, снова соединяет цепь времен. Какой-никакой человек, а действительно, он соединял цепь времен. Он сказал нам тогда: настало такое время, когда вы, перепрыгивая через своих отцов, даете руку дедам, соединяетесь с ними. То есть молодые писатели шестидесятых годов, отвергая пятидесятые, сороковые годы и тридцатые даже частично, пытаются соединиться с русской авангардной традицией двадцатых годов, понимаете? С так называемыми «золотыми двадцатыми» годами.

Вот еще один поэт, который после выхода этого сборника был в центре критики. Его имя Яков Аким, сейчас я его найду. Любопытно, какую он выбрал себе судьбу: оказавшись тогда в самом центре литературной борьбы, он предпочел уйти, не стал активным человеком и всю жизнь – я его хорошо знаю – провел, зарабатывая свой тихий литературный хлеб всякими детскими рассказиками, стишками и тихо попивая коньяк в ресторане Дома литераторов. Год за годом, десятилетие за десятилетием, а начинал он как один из плеяды вот этой самой бунтующей литературы, здесь он в стихах упоминает уже и расстрелы:

«Разве умирают как в романах, пригласив парторга в кабинет?» – это он вспоминает советские сталинские романы, а самая большая критика была по поводу его стихотворения «Слепой в метро», где описывается слепец, старик, который оказался в метро по соседству с девочкой, которая везла саженцы берез, и он почувствовал запах весны: запах, опять весна, опять, видите, весна, и эта девочка берет его под руку и ведет на эскалатор, и они поднимаются, и слепцу кажется, что когда кончится эскалатор, то он прозреет. Таков сюжет этого стихотворения. Опять тема весны, девочка, саженцы, слепой прозреет – можно сразу предположить, что имеет в виду автор, и можно его бить. Сейчас я напишу его имя ( пишет ). Вот, Яков Аким.