Валерий Даниленко - От животного – к Человеку. Ведение в эволюционную этику

Нравственное совершенствование приводит к высшему благу – любви, единению с людьми. Л. Н. Толстой писал: «Увеличить благо людей наукой – цивилизацией, культурой так же невозможно, как сделать то, чтобы на водяной плоскости вода в одном месте стояла бы выше, чем в других. Увеличение блага (читай: счастья. – В. Д.) людей только от увеличения любви, которая по свойству своему равняет всех людей… Благо только от увеличения любви» (там же. С. 169).

«Наша жизнь, – писал А. И. Герцен, – постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют и пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтобы не слыхать речей, раздающихся внутри. Ему грустно – он бежит рассеяться; ему нечего делать – он выдумывает себе занятие; от ненависти к одиночеству он дружится со всеми, всё читает, интересуется чужими делами, женится на скорую руку. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается всем на свете: вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, благодеяниями, ударяется в мистицизм, идёт в иезуиты, налагает на себя чудовищные труды, и они всё-таки легче кажутся, чем какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтобы не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных не-счастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши в себя» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М. Художественная литература, 1960. С. 323). У Льва Николаевича, как вспоминал Н. Н. Гусев, «блестели слёзы на глазах», когда он слушал эти пронзительные слова А. И. Герцена.

Что это за дремлющая истина, о которой писал А. И. Герцен? Можно догадаться – о бессмысленности жизни. Эта горькая «истина» не раз посещала Л. Н. Толстого. Бывало, что дело доходило и до мысли о самоубийстве. Особенно глубокий приступ осознания бессмысленности жизни, её бесцельности, а следовательно, и отчаяния Л. Н. Толстой, как он вспоминал в своей «Исповеди» (1879), пережил в середине 70 гг. Главный вопрос, мучивший его, был вопрос «Зачем?» «Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?… Или, начиная думать о том, как я воспитываю детей, я говорил себе: «Зачем?». Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, – ну и что же?». И я ничего не мог ответить», – писал Л. Н. Толстой в этой книге (указ. собр. соч. Т. 16. С. 125). Ниже он добавлял: «Со мной сделалось то, что я, здоровый, счастливый человек, почувствовал, что я не могу более жить, – какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от жизни».

Вопрос «Зачем?» в менее драматической форме посещал Л. Н. Толстого и в другие времена. Так, много лет спустя после описанного кризиса, в конце 1901 г. он писал в дневнике: «Всякий человек закован в своё одиночество и приговорён к смерти. Живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай» (указ. собр соч. Т. 20. С. 156).

А есть ли на свете люди, у которых не бывает подобных мыслей, минут отчаяния? Вряд ли. Как же их преодолевать? Уж, разумеется, не стоит в подобные времена лезть в петлю. Лучший выход, если даже не обнаруживается никакого просвета впереди, – смириться, а «ум, – утверждал Л. Н. Толстой, – возникает только из смирения. Глупость же – только из самомнения. Как бы сильны ни были умственные способности, смиренный человек всегда недоволен – ищет; самоуверенный думает, что всё знает, и не углубляется» (там же. С. 273).

Смирение у Л. Н. Толстого не разрушительно, а созидательно. Оно направлено на сдерживание соблазнов и исполнение своих обязанностей. А обязанностям, долгу он, вслед за И. Кантом, придавал решающее значение в нравственном совершенствовании. Главная же обязанность человека – служить другим. Л. Н. Толстой писал: «Высшее благо человека в этом мире есть единение с себе подобными. Гордые люди, выделяя себя из других, лишают себя сами этого блага. Смиренный же человек уничтожает в самом себе все препятствия для достижения этого блага» (Путь жизни. С. 333).

Без смирения, считал Л. Н. Толстой, невозможно нравственное совершенствование, ибо «ничто так не вредно для нравственного совершенствования, как довольство собой» (там же. С. 339). Из смирения у него вытекал и тот вывод, которому он придавал значение закона. Речь идёт о непротивлении злу насилием. Он писал: «Непротивление злу насилием – не предписание, а открытый, сознанный закон жизни для каждого отдельного человека и для всего человечества – даже для всего живого. Закон этот, не переставая, исполняется. Волки вырождаются, а кролики размножаются. Закон этот, как всякий закон, есть идеал, к которому само собой бессознательно стремится всё живое и должен стремиться каждый отдельный человек. Закон этот кажется неверным только тогда, когда представляется требованием полного осуществления его, а не как всегдашнее, неперестающее, бессознательное и сознательное стремление к осуществлению его» (указ. собр соч. Т. 20. С. 279). Почему необходимо стремиться к осуществлению этого закона? Потому что насилие (например, революция) рождает новое насилие, последнее – новое и так без конца.

Слава, почёт, богатство и т. п. блага – ничто по сравнению с любовью. Только она приносит высшее благо – счастье. «Когда человек ищет благо во всём, кроме любви, – писал Л. Н. Толстой, – он всё равно как во мраке ищет пути. Когда же он познал, что благо всего существующего – в любви, так солнце взошло, и он видит свой путь и не может уже хвататься за то, что не даёт ему благо» (там же. С. 142).

Любовь для Л. Н. Толстого была той волшебницей, которая развязывает все узлы. В её отсутствии, как и в переизбытке, он видел источник всех страданий: «Любовь настоящая есть только любовь к ближнему, ровная, одинаковая для всех. Одинаково нужно заставить себя любить тех, которых мало любишь или ненавидишь, и перестать слишком любить тех, которых слишком любишь. Одно не дошло, другое перешло линию. От того и другого все страдания мира» (там же. С. 164).

Как бы подводя итог своим нравственным исканиям, Л. Н. Толстой писал в своём дневнике в конце жизни: «Смешно писать такую всем известную истину в конце жизни, а истина эта для меня, как я её теперь понимаю, скорее, чувствую, представляется совершенно новой. Истина эта в том, что надо всех любить и всю жизнь строить так, чтобы можно было всех любить» (там же. С. 261).

Не обошёл Л. Н. Толстой и любовь между мужчиной и женщиной. В этой любви высшую прелесть он видел в её зарождении: «Ещё думал нынче же совсем неожиданно о прелести – зарождающейся любви, когда на фоне весёлых, приятных, милых отношений начинает вдруг блестеть эта звёздочка. Это вроде того, как пахнувший вдруг запах липы или начинающая падать тень от месяца. Ещё нет полного цвета, нет ясной тени и света, но есть радость и страх нового, обаятельного. Хорошо это, но только тогда, когда в первый и последний раз» (там же. С. 86).