Этьен Жильсон - Данте и философия

В его глазах это наука мирян, без которой они не сумели бы достигнуть своих земных целей. Философия необходима им для того, чтобы жить счастливой жизнью на свой манер; следовательно, хотя бы некоторые из них должны ее знать. А поскольку они не могут спокойно отправиться учиться философии у преподающих ее клириков, хотя бы один из мирян должен написать для других введение в философию, каковым и является «Пир». Разумеется, Данте использовал эту возможность для того, чтобы выразить свои личные идеи, и, прежде всего, только что названную и наиболее важную; но по этой самой причине он всегда старался интерпретировать элементы заимствованных философских учений в соответствии не с тем содержанием или ролью, какими они обладали в изначальном контексте, а с тем, насколько они способны обосновать его личный тезис. Иначе говоря, если мы хотим понять Данте в «Пире», мы не должны ни последовательно останавливаться на каждой из позиций, по которым он проходит, ни докапываться до глубины каждой из них, ни прослеживать каждую во всех направлениях, какие она способна подсказать. Их нужно проходить вместе с Данте, тем же шагом, каким их проходит он: проходить как этапы, на каждом из которых можно задержаться на минуту, чтобы насладиться пейзажем, но из которых ни один не является целью пути [146].

Чтобы избежать этих многообразных опасностей, всего мудрее будет следовать путем непрерывного анализа – во всяком случае, в отношении тезисов «Пира», явно образующих единый блок. Выдергивать одну фразу, чтобы основывать на ней интерпретацию произведения в целом или даже того хода мысли, к которому она принадлежит, было бы несомненной авантюрой. В написанной части «Пира» мы находим главным образом следующее: обоснование символа, под которым Данте представляет философию; исследование предмета и основных частей философии; описание воздействия мудрости на душу философа; определение взаимоотношений между философией и одной из двух властей, управляющих человеческой жизнью, – Империей. Эти вопросы переплетаются, как переплетаются они в реальности; раз двадцать они, кажется, узлом завязываются в каком-нибудь отступлении, но остаются постоянными ориентирами, ведущими всё повествование. И поскольку оно является предметом нашего собственного исследования, мы тоже должны будем придерживаться их при анализе трактата Данте.

Философия представлена в «Пире» символом donna gentile – благородной дамы. Каким образом она вошла в жизнь Данте? Начало этой истории, по свидетельству самого Данте в «Пире», связано со смертью Беатриче и уверенностью поэта в ее небесном прославлении. К этому исходному пункту он непрестанно возвращается: «Appresso lo traspasamento di quella Beatrice beata…» (II, 2) – «С тех пор, как преставилась блаженная Беатриче…». Следовательно, чтобы связать «Пир» с «Новой жизнью», естественно будет предположить, что к моменту, когда начинается этот новый период его жизни, Данте уже пережил видение, коим в главе XLII заканчивается «Новая жизнь». Правда, некоторые считают очевидным, что заключительная часть этого сочинения, с главы XXIX и до конца, составляет цельный фрагмент, добавленный к остальному тексту. «Все это видят, – уверяют нас, – все знают, все признают» [147]. Поскольку я этого не вижу, не знаю и не признаю, я оказываюсь в затруднительном положении. Будучи не в силах ни уступить очевидности, которой я не замечаю, ни оспорить то, что является очевидным для всех остальных, просто скажу: добавлен конец «Новой жизни» к изначальному тексту или нет, он остается тем, что́ он есть, и говорит то, что́ говорит. Добавление не означает выдумку и еще меньше означает ложь, измышление или фальсификацию. Итак, Данте заявил в «Новой жизни», в какой бы период его жизни это ни произошло, что ему было видение относительно смерти Беатриче; что это видение пробудило в нем желание прославить ее так, как до тех пор не прославляли никого; но что ему потребовались несколько лет, чтобы осуществить этот замысел. С другой стороны, Данте говорит в «Пире» (II, 7), что благодаря благодатному откровению самой Беатриче знает о ее пребывании на небесах; что он, думая о небесах, словно возносился туда; что этот помысел своей сладостью пробуждал в нем желание умереть, чтобы присоединиться к Беатриче, но другая мысль, противореча первой, внушала ему любить другую даму, во взгляде которой ему было обещано спасение. Эту даму Данте чуть ниже называет по имени: мудростью философов. Будучи куртуазным поэтом, Данте персонифицирует ее в образе Дамы, donna gentile ; но на сей раз речь действительно идет не более чем о поэтическом вымысле. Данте сам подтверждает это, намеренно повторяя, что она рождена его воображением: «E immaginava lei fatta come una donna gentile,è non la poteva immaginare in atto alcuno, se non misericordioso» [ «И я вообразил ее в облике благородной жены и не мог представить ее себе иначе, как милосердной»] (II, 12). Наконец, Данте заявляет, что мы уже встречали эту даму в «Новой жизни», где она предстала перед ним в том же облике и с тем же нравом: это та самая милосердная дама, которая чуть более года спустя после смерти Беатриче попыталась утешить его. Чтобы убедиться в том, что gentile donna, глядящая на поэта с таким сожалением – si pietosamente — в «Новой жизни», XXXV, была именно философией, достаточно обратиться к «Пиру», II, 2: «Итак, приступая, я говорю, что звезда Венера на своем круге, на котором она в разное время кажется то вечерней, то утренней, уже дважды успела обернуться с тех пор, как преставилась блаженная Беатриче, обитающая на небе с ангелами, а на земле с моей душой, когда перед очами моими предстала в сопровождении Амора и заняла некое место (prese luogo alcuno) в моих помыслах та благородная дама, о которой я упоминал в конце Новой жизни». В ту пору Данте соблазнило в ней именно утешение, которое она предлагала ему в его вдовстве. Эта новая любовь, добавляет Данте, не сразу укоренилась в нем: ей противоборствовала другая мысль, «которая в образе прославленной Беатриче еще удерживала за собой твердыню моих помыслов». Тем не менее, эта дама в конце концов увлекла его – во всяком случае, на время, пока видение, о котором повествует глава XXXIX «Новой жизни», не освободило поэта от этой любви, вернув его Беатриче.

Таковы факты. Отсылая нас от «Пира» к «Новой жизни», Данте не просто позволяет нам сделать заключение от одного произведения к другому: он к этому обязывает. Donna gentile из «Пира» – не более чем символ; но donna gentile из «Новой жизни» – та же самая дама; значит, она тоже не более чем символ. Но, как и всё, что сам Данте говорит о своем творчестве, этот пункт капитальной важности тоже оспаривается. Оспаривается даже тем, кто, по общему признанию, знает творчество Данте как никто, кто рассмотрел каждую его строку под всеми возможными углами зрения и с поразительным здравомыслием; кто ведет дискуссию с учтивостью, которой никому не удается ни атаковать, ни поколебать. Я говорю, разумеется, о Микеле Барби. По убеждению этого мэтра дантоведения, donna gentile из «Пира» не может быть той же самой, что и в «Новой жизни», потому что в «Пире» Данте осыпает ее похвалами, тогда как в «Новой жизни» покрывает презрением. Так что не может быть, чтобы Данте говорил в этих двух текстах об одном и том же: «Возможно ли поверить, что эта любовь к donna gentile, которая в Vita Nuova называется противной разуму и весьма низкой, – та же любовь к философии, которая объявляется столь благородной в Пире?.. Противоречие между этими произведениями – не столько в суждении об этих двух дамах, сколько в любви, которую испытывает к ним поэт: в Новой жизни дама тоже gentile , однако помысел, заставляющий сердце уступить ей, низок (Vita Nuova, XXXVIII), тогда как в Пире он высок. Никто не говорит о donna gentile из Новой жизни, что она представлена как противная разуму: в этом юношеском произведении ‘противна разуму’ любовь к этой сострадательной донне. И она называется таковой не потому, что желание, говоря вообще и абстрактно, противно разуму, но потому, что такая любовь противна ‘постоянству’, которым должен обладать в данном случае сам разум (op. cit., XXXIX). Противоречие между Новой жизнью и Пиром состоит в том, что в Новой жизни покинуть Беатриче ради donna gentile представляется не разумным, но дурным желанием и пустым соблазном (XXXIX), тогда как в Пире новая дама названа столь добродетельной, что ‘всякая душевная стойкость бессильна перед ней’ (III, 1). Так как в Новой жизни одной даме – Беатриче – противостоит другая, сострадательная и благородная, но не превышающая первую, поэт должен остаться верен своей первой любви; здесь же, напротив, речь идет о переходе к мудрости, и было бы проявлением неблагородства упорствовать в чувственной любви, сколь бы добродетельной она ни была. Ибо всюду, где сияет любовь к философии (здесь нужно точно процитировать слова Данте), ‘все другие виды любви меркнут и как бы потухают, в то время как вечный ее объект решительно побеждает и одолевает все другие предметы’ (Пир III, 14)» [148].