Мартин Лютый Сублингвист - Двое в палате, не считая Будды. Введение в сублингвистику

Бытие – к чему ты, если мы твои узники?

Сознание Пустоты быстро просекло что-то не ладное, и вмиг выгнало их на пару с человеками в настоящее, удалив при этом свойство бессмертие, заменив, его на цикличность, также при экспорте в эту реальность где-то еще потерялся файл справедливость. Поэтому все нынче так – умирает, да еще не справедливо, но Цой жив.

Бабочек, как главных виновников, Великое Сознание обрекло быть червями, проходить мучительные циклы перерождений, и существовать имаго всего лишь сущие мгновения. На этом файл «Земля» был закончен.

– И поэтому я теперь должен ненавидеть бабочек? – иронично заметил Лоренцо, потеряв последнюю веру, даже в 13-ого апостола.

– Почему должен, это же всего лишь история, вырванная из былин, кто знает, может они были не бабочками, а осьминогами, – двое пациентов повернулись в сторону читателя и шепотом к другу:

– Зачем он нас читает, у него, что дел нет поважнее? Приготовить борща, или завести жену для онного, заняться чем—то полезным, посидеть в соц. сети, посадить дерево, или украсть хорошее настроение на кладбище оптимизма идей, включить телевизор, в конце - то концов, молотком по экрану, а не играться в литературный кубик - рубик.

– Это, товарищ скептик - антисептик, как раз, делаем мы.

– А - а - а - а - а??? как мы вообще???? мо - о - ожем????? что - то делать???? если мы лишь буквы?

////////////////////////////////////////////////////////////

– Жестоко – тихо уронил, в другой комнате, Накатило, как бы вне сюжетной линии, после чего, взялся за стакан, да накатил .

////////////////////////////////////////////////////////////

Мартин попытался достать рукой книгу из-под кровати, но книги – больным не положено, после чего заговорил громче , на 2 размера.

– Все это —

методы,

спекуляции,

приемы.

– А я думал, что все – это рок-н-ролл. – разочаровано всхлипнул Лоренцо.

– Нет, что ты, наивный крестьянский мальчик, из города старых обычаев, рок-н-ролл – это уже классика, настоящее, и та реальность, которую оно отражает, с нашей тенью, все это – фон.

– М-ммм? – чуть-ли не плача, замычал Лоренцо.

– Ф, – О, – Н, фон. – прочеканил Сублингвист.

– С рок-н-роллом понятно, с реальностью и тенями – тоже, а фон, куда и каким местом? – ответил второй, после чего добавил про себя; «Рок-н-рол жив и будет жить!»

– А – Ф – О – Н, получается Афон. Гора такая: монастыри, монахи, – идиллия смирения.

– Не—а, не пойду туда, хоть она святая, вот лучше запатентовать бы свою гору, с прожорливыми до страсти нимфоманками.

– И блэк—джеком? – вяло похлопал его по плечу, сочувствующий друг. Наклонился к нему, посмотрел по сторонам, никто ли их не подслушивает, кроме паука, убедился, что параноиться не к чему, после чего, продолжил шепотом:

– Успокойтесь, больной, у нас еще куча страниц, и наша задача как букв, давать точные акценты, держать в сохранности слог, предложения, мысль всей повести, наконец! Быть поводырями читателя до последней буквы, «и», символа точка.

– А за ней пу — у — у — у — усто — о — о — о — оо – о — та.

– Хватит, угомони свою стилистику.

– А может это всемирный блеф? Якобы, я вас читаю, а сам прячусь в своем воображении, но принюхайся к автору просвещенный читатель, прохавай, пост — постмодерную табуретку, на который сидит задница Достоевского.

– Не то! – прервал его сосед

– Зачем ты заговорил громко?

– Не то ты чешешь, я вот вспомнил про Якобсона.

– Дай справку, чтоб я не думал что он дедушка Кобзона.

– Якобсон Роман Осипович, крупнейший лингвист.

– Как Годзилла?

– В отношении прочих лингвистов, да.

– И к чему это все?

– Даже в абсурде, может быть еще больший логичный абсурд.

Лоренцо от последних слов, совсем почувствовал себя, белой вороной в черном холодильнике смысла.

– Дай объясню, возьмем какое—нибудь, волшебное слово.

– Абракадабра? – заискрился маленький мальчик Лоренцо, в ожидании фокусов.

– Нет, кроликов из шляпы не будет, разве что, твое сознание могу запихнуть в карман, но это не то, вернемся обратно.

Он смочил губы, после чего встал на ноги, и отчетливо сказал:

О б р у ш и т ь – произнес Мартин, как будто, на миг превратился в образ песочной горы, которая рушиться.

– Обрууууууушшшшшить, – повторил за ним в интервал понимания Лоренцо, а дальше, найдя источник понимания, в унисон две песочные горы:

– ОБ —

Р

У

Шились.

Лоренцо улавливает эту вашу, красную нить , хватает ручку и начинает писать, вне пространства и времени, при этом чувствуя себя, в дополнение, вне Пушкина и Хемингуэя. Найдя определенную трансцендентную волну, не своей интонацией, он завопил как сумасшедший:

– Бейте в бубен, сейчас будем проводить лингвистический обряд. – после чего, закрываются глаза и берется горловая нота, Мартин начинает бегать вокруг кровати и хлопать в ладоши, создавая вдохами и выдохами ритм (двойка тому, кто подумал про «гейя—гейя»).

В аккомпанемент шаманов добавляется мелодия «Чижик—Пыжик, где ты был?» они начинают напевать:

Мелодия иссякает и получается резкий обрыв.

– Вие не сте доволни?

( вы не довольны? болгар.) .

Мартин по – прежнему камень.

– Че ти, приятелю?

( что с тобой, друг?)

– постучал по камню Лоренцо. Мартин, по—прежнему, недвижим, камень, даже болгарский язык эго не трогает.

– Ум царува, ум робува, ум патки пасе.

( ум царит, ум рабствует, ум пасет утят ).

– с надеждой проговорил Лоренцо.

– Что не оживляют тебя мои болгарские заклинания? – Мартин по—прежнему камень.

– Есть идея, а давай тебя поставим на пьедестал, у входа к больнице, и выбьем такую надпись «Последний коммунист, узревший безработного капиталиста, перед тем как тот превратился в гриб», подумай только, сколько бабушек и дедушек тебе будут сочувственно класть красные тюльпаны. – Лоренцо опять постучал по камню – Мартин по—прежнему истукан, недвижим и не подающий признаков жизни, хотя Лоренцо тоже не подавал признаков,