Виктор Сиротин - Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Как только они увеличились, так сразу забылись евангельские заповеди и просто моральные наставления. Хотя и тогда находились праведники, без особой надежды на вразумление твердившие о том, что смысл пребывания на земле «венца творения» состоит в сотрудничестве с не им сотворённой данностью, в совершенствовании природы, в преумножении плодов её и целесообразном управлении в соответствии с её законами; то есть, руководствуясь развитым сознанием и сообразным с вселенной мироощущением. Тому же (правда, с некоторым историческим опозданием и не в качестве праведника) учил английский философ Бэкон Веруламский: «natura vincitar parendo» («побеждай природу, подчиняясь ей» ).

Но по этому пути не пошло ни возгордившееся своими множественными достижениями, а впоследствии заурбанизированное до мозга костей «европейское человечество», ни остальной мир, поверивший «на слово» германо-романской цивилизации. Время было упущено. Теперь идти по выбранному пути можно было, лишь глядя под ноги. По ходу этого пути природа могла видеться лишь «окружающей средой». И чем дольше таковою виделась, тем скорее становилась таковою.

Соблазнённый ли духовной или светской эрудицией, прельщённый ли материальными новшествами, покорённый ли материальной силой, но «остальной мир» послушно поплёлся на поводу присозданной «европейским человеком» «второй» или, что точнее, – «предметной реальности».

При освоении природы исключив духовную осмысленность и сделав акцент на поэтапно-рационалистическом её покорении, – гордый собой Старый, а затем и Новый Свет избрали в перспективе наказуемый путь нещадной эксплуатации и искажения всего облика планеты (напомню, в христианской Европе, некогда отказавшейся от «варварского» поклонения природе, – в первую очередь наблюдаются наибольшее загрязнение «окружающей среды»…). Допущенные «сверху» погрешности этического плана были не только подхвачены низами общества, но и увеличены за счёт их массового приятия.

Переоценка культурных ценностей с устойчивой тенденцией их снижения нашла союзника в лице деклассированных слоёв населения, черпавших свою энергию в массовом невежестве. Ориентируясь на интересы масс, лукавые «поводыри истории» создали предпосылки для бунта, рычагом которого стала классовая ненависть.

Давно вызревавшее недоверие к «барской» этике перешло в отрицание «высоких материй», за чем последовал отказ от социальной иерархии и этических категорий «старого мира». После этого сравнительно легко прошла подмена их «этикой безжалостного идеализма» (С. А. Левицкий), которую символизировали иллюзорные категории «свободы», «равенства» и «братства».

Недостижимость этих идеалов подтвердил палаш сменившей их революционной демократии, а уравняла разницу (чаще всего – на голову) в культуре и происхождении – гильотина Великой французской революции. «Вчерашние ножницы» обращены были в лезвия, методично равнявшие гения – с толпой, князей и герцогов – с кучерами, кухарок и угольщиков – с политиками, творцов – с разрушителями.

Политические издержки революции, приведя к демократическому хаосу, более чем закономерно сменили имперские амбиции Наполеона I. Но, жёстко войдя во власть, он всё же успел создать свой знаменитый Кодекс Наполеона (Code Napol’eon), который объективировал гражданские права и изменил принципы развития политической жизни Европы. Взятый на вооружение европейскими странами, Северной Америкой и внедрённый в колониях, – «Кодекс» этот придал мировой истории новые, мощные импульсы развития. Но, как издавна повелось, и здесь «змея» цивизизационной эвольвенты сыграла свою зловещую роль. При усилении структуры власти были мировоззренчески сформированы, идеологически обоснованы, исторически заявлены и политически реализованы агрессивные амбиции Запада , который, никого не спросясь, взвалил на себя бремя остального человечества. «Молнии» Великой французской революции отсверкали своё, но «громы» её продолжали рокотать на протяжении всего столетия! Их «эхо», прогремев во Франции злосчастной революцией 1870 г., – тут же отдалось поражением (провозглашённой) Республики от Империи (Германии в 1871 г.), после чего в уставшей от бунтов Европе наступила относительная «тишь и благодать». Массовой культуры ещё не было, но «человек с улицы» (Джон Миль), подбоченясь, уже готов был заявить о правах на свою этику.

Здесь, наступив на лакированный «башмак» политкорректности, придётся сказать, что не всё то, что ярко блистает и гремит в исторической жизни, заслуживает развития. И в прошлом не всё было исторически мотивировано и бытийно целесообразно.

Не всё случившееся оправдано фактом, и, тем более, находит поддержку с позиций морали. Не всё, что творится в мире, обязывает смиряться с «фактом» жизни, как с закономерностью, в этом случае и оправдывая и утверждая будущие драмы.

Словом, не всё произошедшее следует признать полноправно эволюционным и исторически оправданным. Ибо, того, что произошло, могло не быть, но имело (и будет ещё иметь) место по произволу морально несовершенного и необузданного в своей агрессивности homo sapiens.

Несомненно и то, что «молнии истории», даже оставляя после себя «пепел», не всегда несут с собой гибель. Выжигая из исторической жизни «сухую траву» и издержки старого, они порой создают новые цивилизационные парадигмы, дают рост новой культуре, формируют целесообразные экономические устои. Это, не оправдывая огульный слом старого, лишь настаивает на снесении ветхого и нежизнеспособного, не дающего жизнь новому. Вместе с тем, освещая историческую жизнь, а когда и обжигая тело человечества, «молнии» эти не редко оставляют глубокие клейма в теле народов, которые порой не стираются и в веках, ибо мощные разряды их поражают народы, страны и государства…

Иное происходило на Руси, в которой христианство греческого обряда, споря с язычеством, всё активнее проникало в жизнь народа. Снятие зависимости от тюркских ханов обусловило политическое усиление княжеств. Смена исторических вех побудила Великих Московских Князей объявить себя наследниками мистического «Первого» (Древнего) и «Второго Рима» (Византии). При таковом раскладе Московская Русь, считая себя единственной (и истинной!) хранительницей христианской веры, ставила под сомнение претензии западноевропейских монархов на «римское» религиозно-мистическое наследие. «Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, Помазанника Божиего», – пишет В. Ключевский[6]. Изучив исторический опыт прошлого (и вспомнив «свою родословную», которая вела, ни много ни мало, к римскому императору Августу), Иван Грозный пришёл к убеждению, что подчинение царской власти церковной во все времена приводило к распаду великие империи. В то же время царь верил в божественную миссию христианской Руси (Третьего Рима), призванную нести свет всему миру. Стерпеть подобную «наглость» западный мир не мог и… не хотел. Именно «христианский» раздор, «увенчанный» короной, стал одной из главных причин многовекового противостояния России и Запада [7].