Р. Соколова - Современные проблемы Российского государства. Философские очерки

Между тем, философия так и не создала основательного труда, посвященного проблеме врага. Психология также не уделила этой проблеме должного внимания. Основная заслуга в теоретической разработке проблемы врага принадлежит немецкому политологу и юристу К. Шмитту. В работе «Понятие политического» он обосновал необходимость разграничения между «другом» и «врагом», считая это политическим императивом истории [119] См.: Шмитт К. Понятие политического. М., 2011. . В реальности, политическое разделение на «наших» и «ненаших» существовало при всех политических режимах во все времена и у всех народов. Без такого разграничения, по мнению политолога, ни одно государство, ни один народ, ни одна нация не смогли бы сохранить своего особенного лица, не смогли бы иметь своего собственного пути, своей собственной истории. Это обусловлено тем, что понятие «друг-враг» имеет глубокие корни в истории человечества. В традициях народов тысячелетиями живут так называемые бинарные оппозиции: друг-враг, свой-чужой, добро-зло, жизнь-смерть и т.д., хранящие память о самой архаичной классификационной схеме, с помощью которой человек осваивал окружающий мир. Важнейшей из них является «друг-враг», поскольку эта оппозиция, к сожалению, до сих определяет главную линию взаимоотношений народов на планете.

В генетической памяти русского народа понятие «враг» имеет особое значение, так как история России – это история войн, оборонительных главным образом. Наличие врага всегда было мощным детонатором духовной и физической активности, поскольку его образ всегда очень эмоционально окрашен и поэтому оказывает более быстрое и глубокое воздействие на людей. Вокруг него организуется коллективная воля народа. Конкретное же наполнение «образа врага» подчинено исторической и политической детерминации и зависит от характера эпохи, но функция остается неизменной.

Эту трагическую линию взаимоотношений народов на планете и зафиксировал Шмитт. Категория «враг» связана у него с категорией «реальная опасность», под которой понимается в основном война. «Реальная опасность» – не юридическое, не общественно-научное понятие, это пограничное понятие, имеющее отношение к исключительной ситуации. «Реальная опасность» не допускает долгих дебатов, компромиссов и промедлений, она требует немедленного решения и тем самым реализации фактической власти и силы. Другими словами, речь идет о принятии авторитарных решений, направленных на установление твердого порядка. Определение врага – суверенный акт, не подлежащий обсуждению.

Следует отметить еще важный момент в концепции Шмитта. Он считает, что фундаментальность пары «друг-враг» для политического бытия состоит в том, что при выборе в рамках этой пары решается глубинная экзистенциальная проблема, так как теоретически предполагаемая возможность войны ставит проблему «жизни и смерти». В этой связи Шмитт критиковал парламентаризм и либерализм за их неспособность определить действительного врага как такового, что не позволяет в «исключительных обстоятельствах» соединить множество разнородных органических факторов, относящихся как к традиции, историческому прошлому, так и к героическому преодолению, страстному порыву, внезапному проявлению глубинных экзистенциональных энергий. Как показал Шмитт, политик, рассуждающий в категориях «враг»—«друг» с ясным осознанием смысла этого выбора, оперирует тем самым экзистенциальными категориями, что придает его решениям, поступкам и заявлениям качество реальности, ответственности и серьезности. Этих качеств лишены все утопические гуманистические и либеральные абстракции, превращающие драму жизни и смерти в войне в одномерную химерическую декорацию, в которой нет места победе и выживанию народа.

Шмитт убежден в том, что пара «враг»—«друг», являющаяся и внешне– и внутреннеполитической необходимостью для существования политически полноценного общества, должна быть холодно принята и осознанна, в противном случае, «врагами» станут все, а «друзьями» никто. Это есть, убежден политолог, политический императив истории, и, похоже, современная реальность в полной мере подтверждает его правоту. Однако, если в России в 1990-е годы под флагом благостного «стремления» к миру во имя всего человечества и заявления о том, что у России нет врагов, был совершен радикальный отказ от базовых стратегических интересов и позиций нашей страны со всеми вытекающими отсюда последствиями, то совсем иначе дело обстояло на Западе. Образ нового врага создан 3. Бжезинским и С. Хантингтоном, которые формулируют политику США и ЦРУ. Уже в середине 1990-х гг. Хантингтон полагал, что люди Европы и Штатов нуждаются в том, чтобы кого-то ненавидеть – это помогло бы им отождествлять себя со своим обществом.

Предыстория создания образа нового врага началась с середины 1960-х гг., когда США осознали, что их стратегический противник достиг уровня ядерной мощи, достаточного для причинения «неприемлемого ущерба». В Америке тогда начались лихорадочные поиски альтернативных сценариев воздействия на Советский Союз с целью нанесения ему поражения без угрозы развязывания новой мировой войны, т.е. «небоевыми» (в традиционном понимании) средствами. Таким образом, «ядерный тупик» открыл новую страницу в развитии военного искусства. Поскольку явная, «горячая» мировая война стала неприемлемой, ей на смену пришла новая форма войны – «холодная», проявлявшаяся в «конфликтах низкой интенсивности» и «тайных операциях».

Руководители Советского Союза в свое время не поняли значение эпохальных изменений в методах ведения войны. Неудивительно поэтому, что наличие многочисленных вооруженных сил, оснащенных самым современным и эффективным стратегическим ядерным оружием, не спасло СССР от поражения в холодной войне, так как угрозы, которые привели к его распаду, пришли совершенно из иной – не-боевой, в традиционном понимании этого слова – сферы [120] См.: Гавриш Георгий. «Комбинация потрясений»: сетецентричное военное искусство /http: //www. noravank. am/rus/articles/security/detail.php 7ELEMENTID=5316 .

По мнению американских теоретиков войны нового типа, могущество приходит сегодня из другого источника, используется по-другому и способно вызывать эффекты, которых не было никогда раньше [121] В конце 1990-х гг. в США появилась концепция «сетецентричных войн» (“network-centric warfare”), отражающей принципы ведения войны в условиях информационного общества. Высокопоставленными покровителями и политическими лоббистами новой теории стали Д. Рамсфельд, П. Вульфовиц и ряд других видных фигур в стане американских неоконсерваторов. К разработке указанной темы подключилось множество подразделений Пентагона и «мозговых центров» (think-tanks), что привело к учреждению в рамках военного ведомства США специального структурного подразделения – Департамента преобразования войск (Office of Force Transformation), ответственного за реформирование вооруженных сил США на принципах теории «сетевых войн». См.: Гавриш Георгий. «Комбинация потрясений»: сетецентричное военное искусство / Там же. . В Докладе Министерства обороны США Конгрессу «Сетецентричное военное искусство» от 27 июля 2001 г. в работе «Реализация сетецентричного военного искусства», изданной Департаментом преобразования войск в 2005 г., а также в ряде монографий американских военачальников и экспертов были сформулированы ключевые положения концепции «сетевых войн».